— Стихотворение называется «Сабля»... — начал вполголоса Иван Беспризорный.
Тучи расползались медленно и тихо, как расползается промокшая бумага. И появлялись звезды, маленькие, словно елочные свечи. И Семен Лобачев, который плохо слушал Ивана, глядя на небо, подумал, что третий десяток на земле живет, а первый раз видит, как звезды из-за туч появляются...
— Да, — сказал Боря Кнут. — Будешь ты, Ваня, большим поэтом. В столице жить будешь. А я к тебе проездом наведываться стану, на выпивку занимать...
— Я серьезно, ребята. Как ваше мнение?
— Мое мнение хорошее, — сказал Поддувайло. — Но я бы больше приветствовал, если бы ты анекдоты писал.
— А про любовь что-нибудь есть? — спросил Семен Лобачев.
— В смысле — про его Марию, — посмеиваясь без злобы, уточнил Боря Кнут.
— Лирических стихотворений у меня много, — заверил Иван Беспризорный. — Хотя бы это... «Я не знаю, как зовут девчонку»...
— Тише, — вскинул винтовку Семен Лобачев. — Кто-то идет...
От дороги в сторону опушки ехали всадники.
Окно светилось в ночи. И на полу у сундука лежал белесый квадрат, рассеченный рамою, точно крестом. Где-то скреблась мышь. В соседней комнате не спали. И замочная скважина по-прежнему оставалась желтой.
Волгин натянул сапоги, присел на сундук, мысленно ругая себя последними словами. Как же он мог оплошать? Забыть на гвозде куртку с пистолетом в кармане! Может, еще не поздно пройти в соседнюю комнату.
За стеной разговаривали. Костя замер у двери. Прислушался.
— Что я, маленький! Это точно, — говорил стриженый.
— А если путаешь? — спросил Требухов. — Ты знаешь, кто он? Зять полковника.
— Все равно... Похож он на того лягаша...
Тикали часы. Под ногами Требухова попискивали доски.
— Что будем делать? Задал ты мне задачу, — бурчал Требухов.
Костя на носках пробирается к окну. Двустворчатую раму соединяет с наличником лишь крашеный шпингалет. Движение руки — и шпингалет легко скользит вверх. Створки расходятся беззвучно.
Земля сразу затрещала под ногами. И собака метнулась к углу дома. Но цепь была короткой. Собака лаяла, но достать Волгина не могла. А он уже бежал через сад до забора. Перевалился через забор. Очутился на улице. И кинулся вперед, ища глазами водонапорную башню.
Звезды прыгали над головой и неслись за ним вдогонку. Полная луна мелькала справа за крышами. Он махал руками, как бегун на дистанции, и пот катился по его лицу. Но рубашка была тонкая, холод легко проникал сквозь нее. Между лопатками леденело, словно он прижимался к стеклу.
Черные шпалы выползали ему под ноги. И он бежал по шпалам, помня о часовом, охранявшем уголь.
И когда часовой крикнул: «Стой! Кто идет? Стой! Стреляю!», Волгин обрадовался, будто услышал голос близкого человека.
— Ты поскорей, поскорей вызывай своих! — торопил он часового.
А часовой смотрел на него подозрительно, точно на сумасшедшего.
Разводящий трижды переспросил. Покачал головой. Но может, все же поверил, а может, просто путь в караульное помещение пролегал мимо дома, который занимал уполномоченный ГПУ. И разводящий заглянул туда. Кравец оказался на месте.
Кравец удивился. И не скрывал этого.
А Волгин не знал, с чего начать. Не знал, что можно говорить, а что нет. Поэтому, подумав, он сказал самое простое:
— Я от Каирова.
— «Два», — сказал Кравец.
— «Восемь», — ответил Костя. И на всякий случай добавил: — «Парижский сапожник».
Через семнадцать минут на явку, где оставался Требухов, был совершен налет. Чекисты обыскали дом, подвал, чердак, сарай и сад, но ни Требухова, ни стриженого, ни самого хозяина найти не удалось. На кухне оказались лишь перепуганная женщина да двое плачущих детей.
Куртка Волгина висела на прежнем месте. Но именного пистолета в боковом кармане не было.
Волгин рассказал Кравцу самое главное, про объявление с медалями и монетами. И про телеграмму, которую он должен дать на имя Воронина, если все будет хорошо.
На раздумья не было времени. Но и Кравец, и Волгин сразу сообразили, что самое главное в настоящий момент — перехватить Требухова, не дать ему возможности связаться с Козяковым. Потому что может существовать еще какой-то канал связи, по которому Козяков сумеет предупредить того, кто в городе, об опасности. И тогда сведения, добытые Волгиным, потеряют всякую ценность.
Командир кавалерийского эскадрона поступил правильно, выставив засаду возле лошадей, обнаруженных на опушке.
Однако, когда Семен Лобачев вскинул винтовку и сказал: «Тихо. Кто-то идет», это были не Требухов и его дружки... Это шли Волгин, Кравец и кавалерист — командир взвода...
5
Варвара читала журнал «Вокруг света». Она любила его. Здесь печатались приключенческие повести, интересные рассказы, большей частью переводные: про далекие моря и незнакомые города, по которым обезьяны разгуливают так же свободно, как у нас кошки.
Варваре нравился этот журнал. И она выписывала его... Она всегда делала все, что хотела, без лишних слов и шума.
В кресле было уютно. Свет настольной лампы ложился на письменный стол, этажерку, зеленый пуфик и ковровую дорожку неправильным кругом — с затейливым орнаментом по краям.
«Солнце опускалось за горизонт, освещая красными лучами ярко-зеленую поверхность Саргассова моря и Остров Погибших Кораблей с его лесом мачт. Этот исковерканный бурями, искрошенный временем лес, его изломанные сучья-реи, клочья парусов, редкие, как последние листья, — все это могло бы привести в уныние самого жизнерадостного человека.
Но профессор Людерс чувствовал...»
В дверь постучали. «Матери сегодня нет. Кто бы это мог быть?» Часы пробили один раз. Варвара машинально взглянула на циферблат: стрелки показывали половину первого. И от сознания, что она одна и уже поздно, Варвара замедлила шаги. Нерешительно остановилась перед дверью. Ей стало жутко, но лампочка в прихожей перегорела несколько дней назад, и свет падал лишь из той комнаты, где минуту назад она читала журнал.
Стук повторился, требовательный, громкий...
Варвара подняла крючок, повернула ключ. Скрипнула дверь и поплыла в полумрак лестничной площадки. На пороге стоял мужчина в низко надвинутой на глаза кепке. Варвара вздрогнула, но... дверь уже была далеко, и потянуть ее на себя просто невозможно.
Лицо мужчины показалось ей чуточку знакомым. И хотя ей было страшно, так страшно, что хотелось плакать, она ничем не выдала своего испуга, наоборот, нагловато сказала:
— Алло, милый!
«Милый» холодно спросил:
— Одна?
Она неопределенно пожала плечами, лихорадочно думая, что же делать.
— Можно пройти?
— Я жду любимого, — на всякий случай соврала Варвара.
Мужчина вошел в приходную.
— Закрой дверь, — сказал он.
— Закрой сам, — ответила она. — Я боюсь темноты.
Они прошли в комнату, где горела настольная лампа. Мужчина спросил:
— Ты не разрешаешь мне остаться?
— Да. Это невозможно. Не переношу, когда мужчины увечат друг друга.
Варвара еще не могла его припомнить. Но он вел себя так, будто уже оставался ночевать в этой комнате. Сел в ее кресло. Достал пачку с сигаретами. Варвара охотно закурила. Бросив быстрый взгляд на пачку, поинтересовалась:
— Из загранки?
— Угадала.
С минуту он испытующе разглядывал ее. Потом сказал:
— Ты меня помнишь, Варвара?
— Глупый вопрос. Конечно же помню, ты обещал на мне жениться и увезти в какой-то... Э... э... Скадовск!
— Я никогда не был в Скадовске.
— Это где-то между Одессой и Севастополем.
— Возможно. Но я ничего не обещал тебе.
— Я не верю обещаниям.
— Ты большая умница, — покровительственно сказал мужчина.
И когда он сказал эти слова, она вспомнила. Год или два назад он приносил в парикмахерскую французские лаки, помаду, пудру, одеколон. Он не торговался, и все остались им очень довольны. А Варвара, польстившись на коньяк «Наполеон», пригласила его к себе...
