– Вас и Николая Сергеевича, – сказала горничная, часто-часто мигая. – Он сказал, что все вам объяснит.
Свистунов очнулся, машинально положил недоеденное пирожное на тарелку, сгорбился и заерзал на стуле, повернувшись боком к столу. Он явно трусил, и это окончательно вывело Клавдию Петровну из себя.
– Игнатов, или как там его, – скомандовала она, поправляя пенсне, – зови его сюда! Нам нечего скрывать от властей, – добавила передовая дама язвительно, возвышая голос.
Горничная удалилась, оставив после себя ослепительную пустоту со знаком вопроса, которая целиком поглотила мысли мужчины и женщины, оставшихся на террасе. Николай Сергеевич думал: «Вот ведь штука! Следователи просто так в гости не являются… быть беде, как пить дать! Или мы вчера чего-то за ужином наболтали не того? Ох, как нехорошо… Или дорогая кузина Клавдия по глупости вляпалась во что-то антиправительственное? Она же домашняя курица, ей бы с детьми нянчиться да носки вязать, а вместо этого…»
Клавдия Петровна тем временем размышляла: «О чем бы меня ни спрашивали, я сразу же дам понять, что отвечать не буду… Если что, потребую адвоката! Если у меня нет мужа, это не значит, что меня можно притеснять… Но следователь… Он же станет обыскивать дом… Отберет мои бумаги…»
– Добрый вечер, – прогудел незнакомый приятный баритон, и Клавдия Петровна подняла глаза.
Будем откровенны: она была бы не прочь увидеть старого служаку с пронизывающим взором, должностного сухаря и личность вообще неприятную, которую можно с легкостью возненавидеть всей душой. Но, к удивлению хозяйки дома (и к немалому облегчению ее родича), посетитель оказался молодым еще человеком, темноволосым и сероглазым, который, вероятно, лишь недавно окончил университет. Если бы вы встретили Игнатова где-нибудь в вагоне поезда или в гостиной у знакомых, вам бы никогда в голову не пришло, что перед вами следователь. Никакого пронизывающего взора тут не было и в помине, напротив – даже очень внимательный наблюдатель увидел бы только чистенького, обыкновенного и ничуть не устрашающего молодого человека. Весь он был какой-то мягкий на вид, какой-то неопределенный, но – открою один секрет – опрометчиво было бы делать из этого вывод, что перед вами человек-тряпка. У Ивана Ивановича была очень приятная улыбка, располагающая к себе, но мало кто на свете догадывался, что улыбка эта – всего лишь часть облика, призванная усыпить бдительность собеседников. Сейчас Игнатов улыбался именно такой улыбкой, и весь его вид словно говорил: «Простите, я нахожусь тут не по своей воле, я не задержу вас надолго, и вообще, знаете, можете совершенно не принимать меня всерьез, только не показывайте этого открыто, хорошо?» В руке вновь прибывший держал небольшой черный портфель.
– Игнатов Иван Иванович, – представился гость, – а вы, как я понимаю, Клавдия Петровна Бирюкова, владелица имения? – Поклонившись ей, он повернулся к поэту: – Ну а вы, конечно, Николай Сергеевич Свистунов. Очень, очень хорошо, что я вас застал… Надеюсь, вы сумеете пролить свет на некоторые обстоятельства дела, – добавил он и очень, очень внимательно посмотрел сначала на Клавдию Петровну, а затем на притихшего поэта.
– Простите, – начала хозяйка дома, – но о каком именно деле идет речь?
Улыбка гостя слегка померкла.
– А вы разве не знаете? Нет? Я думал, в наших краях новости распространяются быстро… Ну что ж, тем лучше, – неизвестно к чему бодро заключил следователь. – Вы не предубеждены, и свежий взгляд – это всегда важно… да-с… Мне придется задать вам несколько вопросов, и я хотел бы услышать как можно более точные ответы.
Именно этих слов и ждала Клавдия Петровна, чтобы перейти в атаку.
– Милостивый государь, – пропыхтела она, – но для начала… простите, мы хотели бы все-таки понять, о чем идет речь… Вы врываетесь в дом к честным людям… мы, как видите, мирно ужинали, не предполагая ничего такого…
На перила террасы сел воробей, покосился на следователя маленьким круглым глазом, чирикнул и исчез. Очевидно, воробей тоже не питал особой любви к представителям закона.
– Я надеюсь, Клавдия Петровна, вы не предполагаете, что я по своей воле осмелюсь тревожить почтенных и уважаемых людей, – спокойно ответил следователь, голосом подчеркнув слова «почтенных» и «уважаемых». – Поверьте, сударыня, что только интересы дела привели меня сюда, причем дела… скажем прямо, не слишком приятного… – он слегка поморщился. – Если вы не возражаете, я хотел бы сесть. Так нам будет удобнее… гм… беседовать, тем более что мне придется записывать ваши ответы…
Вот, начинается, мелькнуло в голове у поэта. Дернул же его черт сочинить в Петербурге матерные частушки про сами знаете кого, да еще во весь голос распевать их в малознакомой компании. И частушки-то вышли дрянные, – хотя, с другой стороны, будь они совсем никуда не годны, разве стали бы его искать в глухом углу Российской империи? Ясное дело, донесли на него куда следует, небось еще в двух экземплярах, подлецы, и теперь пострадает он за свободомыслие, раздавит его самодержавие своей каменной пятой. На роду ему было написано стать мучеником и борцом за свободу, – и, предвкушая ожидающие его лишения (фотографы наверняка будут снимать процесс, защитник произнесет яркую речь, но кого же взять защитником? и откуда у него вообще деньги на защитника?), Николай Сергеевич гордо расправил плечи. С чувством, похожим на нетерпение (интересно, сошлют ли его? и если сошлют, то куда?), он ждал продолжения, но его не последовало. Посетитель отодвинул плетеное кресло, стоявшее на террасе на случай визита гостей, устроился на нем и теперь возился с застежкой портфеля. Клавдия Петровна буравила Игнатова взором, полным тысячи невысказанных подозрений, но следователь, казалось, совершенно ничего не замечал. Он достал из портфеля папку и вынул из нее чистый лист, после чего извлек из портфеля чернильницу и ручку.
– Прежде всего, – начал следователь, – я хотел бы спросить вас о вчерашнем вечере. Вы оба были в гостях у Матвея Ильича Ергольского, верно?
– Не вижу смысла этого отрицать, – сухо сказала Клавдия Петровна. Гость, едва заметно улыбнувшись, сделал на листке короткую заметку.
– Кто еще находился в доме?
Поэт прочистил горло. (Знаем, знаем мы все ваши подлые уловки, но коли уж вам так хочется пробираться к цели окольными путями, то извольте!) – За столом были Матвей Ильич и его жена Антонина Григорьевна, замечательная женщина… Затем актриса Панова, ее муж Анатолий Петрович Колбасин, их сын, приятель сына, затем, гм, знакомый актрисы…
– Актер Ободовский, – проворчала Клавдия Петровна.
– Да, он… Еще были промышленник Башилов с дочерью – они живут неподалеку, журналист Чаев и мы двое. Все…
– Больше никого? Может быть, вы заметили кого-нибудь еще, в саду или в доме, кто мог бы слышать вашу беседу?
– Все зависит от того, считаете ли вы прислугу людьми, – воинственно бросила Клавдия Петровна. – Ты забыл о слугах, Николай Сергеевич…
– Скажите, а слуги могли слышать разговоры, которые вели гости?
Клавдия Петровна насторожилась. Ей не нравилось, что она никак не могла сообразить, к чему клонит посетитель, и она была склонна предполагать самое худшее.
– Гм… Полагаю, вполне могли… почему бы и нет?
– Зачем им это? – возразил поэт. – Вряд ли их заинтересовало бы, что мы думаем об интел… А-а!
Не утерпев, Клавдия Петровна пнула его под столом ногой, но не рассчитала силу и лягнула поэта слишком сильно. Следователь, впрочем, сделал вид, что ничего не заметил.
– Да, мне сказали, что разговор шел об интеллигенции, – проговорил Игнатов, – а потом? Что было потом?
– Да всякие глупости, – проворчал поэт. Морщась, он пытался незаметно растереть ушибленную родственницей ногу. – Зашла речь об убийстве, о том, кого и как можно убить, и Матвей Ильич напридумывал всяких ужасов, чтобы нас поразить.
– Мне нужны подробности, – тихо сказал следователь.
– Нашего разговора? – вскинулась Клавдия Петровна. – Это был частный обмен мнениями о том, что такое интеллигенция, и…
