Но везет – так везет. Официантка вполне могла бы быть старшей се­стричкой Анджелы. Когда она протягивает им меню, Свенсон замечает у нее между большим и указательным пальцем татуировку – крошечный цветок.

Свенсон изучает меню. Цены здесь запредельные. Даже если Шерри когда-нибудь простит его за то, в чем он собирается признаться, все рав­но будет злиться, что при этом он столько потратил. Весной и летом «Мэйбеллин» специализируется на редкостях: сморчках, побегах папо­ротника, которые собирают специально нанятые местные хиппи, – но сейчас, в начале зимы, сезонные блюда представлены в основном перна­той и четвероногой дичью, запеченной в кленовом сиропе.

– Дежурные блюда у вас есть? – спрашивает Шерри.

– Нет. – Официантка пожимает плечами. – Кажется, нет.

– Кажется или точно? – спрашивает Свенсон.

– Точно, – отвечает девица. – Нету.

– Ладно, – говорит Свенсон. – Мы начнем с бутылочки «шардонне». Прямо сейчас.

– Натурального?

– Хотелось бы, – говорит Свенсон. – Будьте добры.

Официантка понуро улыбается. Шерри провожает ее сочувствен­ным взглядом, который тут же суровеет, когда она оборачивается к Свенсону.

– Тед, ну ты же обещал!

– Что обещал?

– Что не будешь цепляться к людям. Эта девочка вполне могла бы быть твоей студенткой.

Свенсон смотрит на нее с ужасом. Да нет, это не про Анджелу. Шер­ри просто констатирует очевидное.

– Может, потому я и цепляюсь. – И вообще, он не помнит, что когда-нибудь такое обещал.

– Ты же прекрасно понял, что она имела в виду – дежурных блюд нет. Просто не хотела нас огорчать.

– Ей, видите ли, кажется, что дежурных блюд нет. Что, у всех кругом разжижение мозгов? Тебе же не кажется, что у больного ангина. С этим нужно бороться. Надо их приучать говорить прямо.

– Господи, – вздыхает Шерри. – Ты рассуждаешь как восьмидесятилетний старик.

– Просто восхитительно! – говорит Свенсон. – Мы тратим сотню баксов на обсуждение того, показалось ли официантке, что дежурных блюд нет.

Те же и официантка. Она приносит вино, разливает его по бокалам, пролив при этом немного воды из ведерка со льдом, в котором подана бутылка.

– Вы уже выбрали?

– Я буду оленину, – говорит Шерри.

Господи, прошу тебя, молит Свенсон, пусть оленина окажется жест­кой, пусть Шерри сосредоточится на мясе и не смотрит на него, Свенсо­на, когда он будет говорить о том, о чем должен сказать. Свенсон заказы­вает лосося и в ту же секунду думает: сколько же тому лососю пришлось проплыть, чтобы добраться до Вермонта. Но у него нет сил изменить ни ход мыслей, ни заказ.

Шерри подымает бокал.

– За то, чтобы хуже не стало.

– Это уже вряд ли возможно, – говорит Свенсон. – Давай выпьем за… за терпение!

– Отлично! – чокается с ним Шерри. – За терпение!

Они быстро пьют и, не сговариваясь, благодарно улыбаются друг другу. Настроение почти благостное, и Свенсон, подлив им еще вина, го­ворит:

– Знаешь, я в сегодняшней «Таймс» в разделе «Наука» прочел странную статью – про какую-то новую болезнь, что-то связанное с поражением функций мозга.

Несмотря на все принятые им решения, он, похоже, снова врет. Это он прочел во вчерашней газете. Сегодня он газет не читал – слишком был занят размышлениями о том, что жизнь его кончена. Он уже ждет, что Шерри его поправит, напомнит, что «Наука» была в прошлом номере, но она, слава богу, пропускает это мимо ушей, и он продолжает свой рас­сказ, хоть и совершенно не помнит, почему завел об этом речь.

– Так вот, при этом поражается какая-то часть мозга, вследствие чего больной постоянно слышит запах рыбы.

– Рыбы? – переспрашивает Шерри.

– Рыбы.

– Не верю, – говорит Шерри.

– Не веришь? Но об этом же написали в «Таймс». Почему ты им не веришь?

– Потому что рыба – это как-то слишком банально. Почему не мазут? Или кофе? Или ацетон?

Если Шерри решила, что это слишком банально, как она отреагиру­ет на то, что он пригласил ее поужинать, чтобы признаться в своем ро­мане со студенткой? Собственно, это был не вполне роман, но эта тон­кость может от нее ускользнуть, особенно когда она узнает, что жалоба была подана самому ректору.

Шерри говорит:

– По-моему, День благодарения прошел вполне удачно. Я имею в виду Руби. Какие у нас планы на Рождество?

– Я уже и забыл про День благодарения, – бормочет Свенсон. – Я вообще мало что запоминаю.

Свенсону невмоготу знать то, чего не знает Шерри, то, что изменит все. Как будто он смотрит фильм, где она героиня: он знает, что сейчас она завернет за угол, где ее поджидает убийца; он хочет – как в детстве – закричать, предупредить ее, хотя сам и есть тот убийца, затаившийся во тьме.

– Но речь же не о прошлом, а о будущем, – говорит Шерри. – Взгляни на свой магический кристалл. Как тебе кажется, приедет она домой на Рождество?

– Надеюсь. – Больше Свенсону сказать нечего.

Шерри вдруг говорит:

– Знаешь, я так рада, что мы с тобой сюда приехали – вдвоем. Свенсон должен сказать ей сейчас. Но он дожидается, пока подадут ужин. Он надеется, что за едой Шерри расслабится, и это смягчит удар. Он радуется, когда им приносят заказ, не оттого, что голоден, а потому, что теперь официантка скроется надолго. Ему противно, что лососина так легко расслаивается. Он нанизывает на вилку крохотный кусочек и через силу глотает его.

– Зуб все болит? – спрашивает Шерри.

– Иногда.

– Тебе нужно срочно им заняться. Боюсь предложить тебе попробовать оленину. А она великолепна.

– Обещаю завтра же позвонить врачу. Да, кстати, об обещаниях… – Он делает глубокий вдох. – Мне нужно кое-что тебе сказать. Обещай, что не возненавидишь меня.

– Знаешь, меня подобные просьбы всегда настораживают.

– Я серьезно. – Тон у Свенсона такой, что Шерри откладывает на тарелку ребрышко, которое она с упоением обсасывала.

Взгляд ее холоден и суров.

– Ты переспал со студенткой?

Что ж, теперь Свенсон избавлен хотя бы от одной проблемы: как это сформулировать. Почему-то оттого, что Шерри сама это сказала, все звучит не так уж серьезно. Она обо всем знает.

– Я не то чтобы с ней переспал, – говорит он и понимает – увы, слишком поздно, – что Шерри ничего не знала.