Уже внутри, на лугу, нас приветствовало еще большее количество ярких и вульгарных вывесок. Здесь был ринг, озаряемый газовыми лампами. Игра в подковы. Изящная прямоугольная палатка ясновидца. Вращающийся диск карусели, с которого неслись пронзительные детские визги. Крики зазывалы, приглашающего на шоу уродов. Запах горелого сахара, исходящий от лотков сладкой ваты. Лязг аппаратов, предлагающих испытать свою силу.

За пенни здесь можно было прокатиться на плечах «боевого титана», роль которого исполнял аграрный сервитор, на который надели броню из кусков стального силосного контейнера. Еще за пенни можно было пострелять в зеленокожих в лазерной галерее, или потрогать Настоящую И Без Сомнения Подлинную берцовую кость Махариуса, или понырять за плойнами. За два пенса можно было заглянуть в Око Ужаса, а вашу отвагу в это время оценил бы заикающийся мужчина, скрывающийся под балахоном и утверждающий, что когда-то был космическим десантником. В роли Ока Ужаса выступала выкопанная в земле яма, которую наполнили химическими лампами и фильтрами из цветного стекла.

Неподалеку за небольшую плату можно было поглазеть, как натертый маслом человек будет высвобождаться из цепей, или горящего мешка, или бочки, наполненной битым стеклом, или из колодок.

— Один пенс, сэр, всего один пенс! — провыл бредущий мимо нас на костылях мужчина с раскрашенным лицом. — Только для юной леди!

Я предпочел не спрашивать, что же у него можно было приобрести за один пенс.

— Хочу сходить на шоу уродов, — сказала мне Елизавета.

— Побереги свои деньги… они тут повсюду, — прорычал я.

Мы принялись проталкиваться дальше. Над полем, в направлении приближающегося грозового фронта, проплывали разноцветные шары. В траве истошно стрекотали сверчки. Нас окружали пьяные, раскрашенные гримом лица, то демонстрирующие нехватку зубов, то сверкающие аугметическими глазами.

— Сюда, — прошептал я Елизавете.

Позади жаровни, за которой женщина продавала конические свертки с засахаренными орешками, и большой тележки с клетками, полными певчих птиц, виднелся киоск, обтянутый тяжелой красной тканью и примыкающий к ярко раскрашенному трейлеру. Рядом с ним, на оплетенных полосами цветной ткани жердях была прикреплена деревянная табличка, гласившая:

А чуть ниже меньшее по размерам объявление:

Перед киоском на раскладном стуле сидел хрупкий старик с клочковатыми белыми волосами и небольшими очками. Он ел пирожок с мясом, такой горячий, что ему постоянно приходилось на него дуть.

— Может быть, тебе стоит привлечь его внимание? — предложил я.

Елизавета покинула меня, протолкалась через шумную толпу и подошла к киоску. Перед лотком был вертикально установлен фанерный лист, на котором хозяин вывесил многочисленные образцы гололитических снимков: миниатюры, пейзажи, семейные портреты. Елизавета стала рассматривать их, притворяясь заинтересованной. Старик немедленно соскочил со стула, спрятал недоеденный пирожок за стенд и отряхнул крошки со своего балахона. Я начал обходить вокруг, стараясь оставаться в толпе и наблюдать. Потом я приостановился, делая вид, что разглядываю птиц в клетках, хотя на самом деле смотрел мимо них на киоск.

Старик вежливо приблизился к Биквин.

— Добрый день, мадам! Как погляжу, ваше внимание привлекли образцы моих работ. Скажите, разве композиции снимков и оформление рамок не великолепны?

— Они потрясающи, — произнесла она.

— У вас хороший глаз, мадам, — сказал он, — как правило, работы гололитографов, работающих на ярмарках, не отвечают необходимым стандартам. Композиция обычно невыразительная, да и качество пластины со временем ухудшается. Но все не так, когда за дело берется ваш покорный слуга. Я занимаюсь изготовлением и продажей портретов уже тридцать лет и, полагаю, накопил кое-какой опыт. Вот, видите этот снимок? Побережье озера в Энтриве.

— Приятная работа.

— Вы очень добры, мадам. Раскрашен он вручную, как и большинство моих гололитов. Тем не менее, снимок этот сделан летом… триста двадцать девятого года, если мне не изменяет память. Как можете обратить внимание, нет потускнения, нет потери четкости или цвета.

— Он хорошо сохранился.

— Так и есть, — радостно согласился старик. — Мной запатентованы собственные технологии, и к тому же я вручную смешиваю химические составы для снимков в своей скромной, примыкающей к киоску студии. — Он показал на трейлер. — Так я и добиваюсь необходимого качества и великолепной точности гололитов, а еще копирую их так, что невозможно найти разницу между оригиналом и дубликатом. На этом и держится моя репутация. Имя Бакунин повсеместно ассоциируется с качественными портретами.

— Очень впечатляет, мастер Бакунин, — улыбнулась Елизавета. — И сколько стоят ваши услуги?

— Ага! — усмехнулся он. — Так и знал, что смогу вас заинтересовать. И могу сказать, что было бы преступлением не запечатлеть подобную красоту! Мои расценки вполне умеренны.

Я снова двинулся в обход киоска, и вскоре гололитограф и Елизавета оказались скрыты от меня навесом. Но по-прежнему было слышно, как он продолжает ее забалтывать.

Еще больше самоуверенных лозунгов и объявлений красовалось на боку трейлера. Огромный плакат гласил:

Я обошел трейлер с другой стороны. Он был припаркован на самом краю ярмарочного круга, рядом с рощей финтлей и тиса, отгораживавшей луг от пастбищ, начинающихся за рвом. Здесь было влажно и сыро, а в кустарнике шуршали мелкие животные. Я попытался заглянуть в одно из небольших окон, но оно оказалось занавешенным. Прикоснувшись к борту трейлера, я почувствовал, как Ожесточающая дернулась у меня на бедре. В дальнем конце машины виднелась дверь, но она была заперта.

— Что вы здесь делаете? — прорычал чей-то голос.

Трое крепко сложенных охранников ярмарки приближались от киоска вдоль рощи. Они вышли на перерыв, чтобы покурить лхо за трейлером.

— Вас это не касается, — заверил их я.

— Лучше бы вам оставить в покое трейлер мастера Бакунина, — сказал один из них.

У всех троих было борцовское телосложение, а обнаженные руки покрывали грубые татуировки. Времени на разговоры у меня не было.

— Уходите немедленно, — сказал я, наполняя свой голос Волей.

Они заморгали, не слишком понимая, что происходит с ними, а затем просто развернулись и ушли, словно меня и не было.

Вновь направив все свое внимание на дверь, я быстро взломал ее замок при помощи мультиключа. К моему удивлению, тонкая деревянная дверь все равно отказалась открываться. Вначале мне даже показалось, что ее изнутри удерживает задвижка, но когда я навалился посильнее, дверь немного поддалась — в самый раз, чтобы понять, что ничто физическое ее не удерживает. А затем она снова закрылась, словно на нее давила некая огромная сила.

Мой пульс участился. В воздухе ощущалось гнетущее присутствие чар варпа, и Ожесточающая завибрировала в своих ножнах. Пришло время задействовать мой план.

Я вернулся к киоску, но там уже не было ни Елизаветы, ни старика. Пригнувшись, я скользнул за входной полог. Еще один, внутренний занавес из черной ткани препятствовал проникновению внешнего света.

Я отпихнул его в сторону.

— Сейчас займусь и вами, сэр, — прокричал Бакунин. — Всего одну минутку.

— Я не клиент, — оглядываясь вокруг, произнес я.

Помещение было небольшим и залито зеленоватым свечением газокалильных сеток, получавших энергию, насколько можно было предположить, от источников питания трейлера. Елизавета сидела в противоположном конце комнатки на стуле с дощатой спинкой, а позади нее ниспадала занавесь кремового цвета. Перед Биквин стоял Бакунин, аккуратно подстраивающий гололитическую камеру — машину, облицованную латунью и тиком, установленную на деревянном треножнике. Старик с удивлением оглянулся на меня, в то время как его руки продолжали протирать вставленные в латунь линзы. Елизавета поднялась со своего стула.