– Здравствуй, папаша. Кого-нибудь ищешь?

– Тебя, Василий, разыскиваю, – каким-то не своим, пропадающим голосом отозвался неожиданный гость. – Ох, черт возьми… вон она и жизнь. Ну, что ты рот-то раскрыл. Не узнаешь?

– Погоди, погоди, – меняясь в лице, Василий отступил назад, еще больше наклоняя голову впразо. – Никак батя… Батя! – крикнул он растерянно осевшим голосом и с нестерпимо заснявшими глазами, рванувшись вперед, облапил Захара, притискивая его к себе. – Батя, ей-Богу, батя! Да это же ты, батя! Ну, какой же ты молодец! Ей-Богу, ты.

– Ну вот, Василий, здорово, ну-ну, будет! – резковато говорил лесник, пряча глаза. – Ну ладно, ладно, давай по-русски, с повиданьицем…

Они снова крепко обнялись и трижды поцеловались; глаза у Василия светлые, словно промытые, сияли, и Захар, наконец, тоже не выдержал, отстранил от себя сына, глухо и надсадно крякнул, прочищая залипшее от волнения горло, махнул рукой, отвернулся.

– Верка! Серега! – закричал рядом, заставив его вздрогнуть, Василий. – Идите сюда, батя приехал, дед ваш приехал! Ну, скорее, скорее!

Захар оглянулся, поздоровался вначале с Серегой, чмокнул его в выгоревшую бровь, а Веру, помедлив, боязливо поцеловал в голову, в ровный пробор и, махнув рукой, словно что дорогое и неизбывное отталкивая от себя, пошел к крыльцу. Подхватив его чемоданчик, Василий двинулся следом, а Вера с Серегой, никогда не видавшие отца в таком волнении, озадаченно переглянулись; приехавший дед показался им чересчур уж старым, они много слышали о нем; переждав, они тоже прошли в дом и увидели брошенный посреди комнаты потертый чемоданчик, отца с дедом, сидевших за столом и что-то возбужденно говоривших друг другу.

– Да это же ты, батя! – восклицал Василий, пришлепывая по столешнице крепкой, словно дубовой, ладонью. – Да нет, я гляжу, а это ты стоишь на дорожке!

– Сколько я тебя не видел, Василий. Поди, лет двадцать не видел? – отвечал уже своим обычным ровным тоном Захар, и глаза у него посмеивались.

– Чуток меньше, в армию я ушел, с того времени не виделись, батя! Надо же!

– А ты, Василий, задубел, раздался в кости, а глаза – материнские… Она у тебя безоглядная была, все, бывало, в глазах будто солнце стоит. Материны у тебя глаза, Василий! Я у нее неделю назад на могилке побыл… Заросло все, вырубил подрост-то, посидел, все вспомнил… Ты хоть помнишь-то мать? – спросил Захар, заметив промелькнувшую в лице Василия легкую тень.

– Смутно, батя, – виновато помедлив, отвечал Василий, уже не пристукивая ладонью по столу, а осторожно опуская руки к себе на колени. – Вот только по фотографии, – добавил он, указывая головой на стену; тут его словно что подхватило с места, он вскочил.

– Верка! – приказал он быстро. – А ну, давай в магазин, лети, скажи Авдотье Павловне, попроси отпустить, как на самый большой праздник. Скажи, за отцом не залежится. Деньги ты знаешь где, давай бери и топай… Пока мать с работы пришлепает, мы тут развернемся… Ну, а ты, Серега, одним духом к дядьке Герасиму за рыбой, я со смены проходил, видел – с рыбалки… Пусть вечером к нам в гости со своей половиной… Так, батя, располагайся, отдохни чуток с дороги, а Серегу мы отсюда к Верке переселим.

– Не суетись, Василий…

– Ладно, ладно, батя! Кто тут хозяин?

Впервые за время поездки по своим родичам к старому леснику пришло чувство крепости и оседлости, словно он, наконец, вернулся домой; не желая мешать хозяевам в их хлопотах, он прошел в указанную комнату с небольшим письменным ученическим столом, с аккуратно застланной кроватью, с самодельным, украшенным шкафчиком для одежды, красивой резьбой, с двумя стульями; из окна была хорошо видна непривычно широкая, мрачноватая река, ее низкий, неясный противоположный берег, поросший густым, неровным кустарником, переходившим затем до самого горизонта в волнистые, покрытые густой тайгой сопки. Непрерывно катившая мимо свинцовые волны река завораживала. Пожалуй, больше всего он ждал и в то же время боялся встречи именно с Василием, хотя и не понимал причины своего страха, и теперь сердце отпустило. По каким-то своим признакам, он сразу понял, что попал, слава Богу, наконец-то, в хорошую, дружную семью, все здесь просто и добротно, живут открыто, без всяких хитростей и недомолвок, больно задевших его совсем недавно у Ильи.

Здесь, на Зее, стояла августовская жара и безветрие; пропыленные листья молоденькой березки недалеко от окна казались совершенно высушенными и даже ненастоящими, проволочными; время от времени они металлически звучно шелестели. Отвлекая лесника от начавшей темнеть к вечеру реки, не перестающего изумляться такому громадному количеству стремительной воды, в комнату ворвался Василий; натянув на себя спортивный костюм, он совсем помолодел.

– Батя, Серега к вечеру баньку истопит, давай, батя, раскладывайся… Помочь тебе?

– А что мне раскладываться? – спросил Захар. – Я к самолетам-то непривычный, растрясло старые кости…

– Приляг пока, батя, отдохни…

– Ладно, Василий, спасибо… Что, Василий, только двоих осилили? Ты что, не знаешь, что один сын – не сын, два сына – полсына?

– По нынешним– временам, батя, с двумя – самый раз, только и управишься. Хотел я второго сына… ну, все-таки, два брата, да куда там! Равноправие, баба на дыбки, этих, говорит, надо до дела довести, надо, говорит, брать не количеством, а качеством. Да нет, батя, ты не думай, ребята у нас хорошие, – опять широко и открыто улыбнулся он Захару, поймав его взгляд, – и баба у меня что надо. Бригадой маляров командует, вот-вот дома будет, сам увидишь… Аней звать, – добавил он, по прежнему не отрывая глаз от отца и тем несколько даже смущая его. – Я тебе, батя, писал, как мы поженились…

– Писал! – проворчал Захар. – Когда писал? Уж и не помню, когда от тебя письмо получал… Еще в леспромхозе ты был, на старом-то месте. Даже адреса нового не сообщил…

– Знаешь, батя, писать не мастак, – с легким напряжением в голосе ответил Василий и виновато развел руками. – Анна с детьми тебя вовсе не видела, а тут работа, работа, в отпуске рыбалкой побалуешься, по дому дел невпроворот, глядишь, неделя – другая, опять выходить. Знаешь, – неожиданно метнулся он в сторону, – там Серега три кетины приволок – у нас один промышляет потихоньку… Одна – икрянка… Они такие к нам редко доходят, в низовьях перехватывают… Займусь рыбкой, а ты, батя, отдохни.