Отодвинув миску, лесник, пошучивая над аппетитом правнука, выпил кружку медового квасу; в поведении Дениса он отметил про себя какую-то растерянность и раздраженность; нечто похожее чувствовала, видимо, и Феклуша; чаще обычного подбегая к столу, она замирала на мгновение и, круто поворачиваясь, мчалась обратно; когда она в очередной раз подлетела к столу, Денис поднял голову, пристально взглянул на нее. Руки у Феклуши тотчас взметнулись, словно она хотела взлететь, в лице проступило нечто птичье.

– Во-о! – сказала она. – Большой… старый… сам… у-у… травушка белая, белая, а он сам: уф! уф! уф! сам!

– Что-то я не пойму, – тихо вслух подумал Денис и взглянул на лесника.

– Медведь ночью приходил, – пояснил тот, и Феклуша, подтверждая, часто закивала. – Две колоды выел… помнишь, я тебе говорил, старый мой знакомец, хозяин… без двух пальцев на левой задней… Вот Феклуша и хочет тебя поостеречь… она… хозяина боится, не любит… ну, ладно, поели, пора за дело, картошку пора еще раз перепахать, а то припозднимся… Дожди, теплые росы, ботва прет напропалую… Ты как, никуда не мчишься?

– Перепашу, – сказал Денис, – нечего дурью маяться. Слушай, дед, а хозяин?

– А что хозяин? – медленно, как бы нехотя переспросил лесник, глядя в сторону.

– Опять ведь придет, стоило попробовать…

– Ну придет так придет, – все с той же неохотой ответил лесник. – Загадывать нечего – видно будет…

– Ну, как знаешь, – неопределенно заметил Денис. – Игнату Назаровичу я записку оставил с твоей просьбой приехать… его самого не застал, по делам мотается…

Денис хотел что-то добавить, в последний момент сдержался и вышел и весь день, несмотря на усталость после бессонной ночи, работал, перепахивал картошку, сгонял под вечер в Густищи на мотоцикле за почтой, привез кипу газет, несколько писем, в том числе и от бабки. Взглянув на обратный адрес, он равнодушно бросил его к себе на стол, а сам лег на диван.

От легкого ветерка в раскрытое настежь окно лезли мохнатые белые лапы; Денис рывком приподнял голову и облегченно перевел дух, это была всего лишь распустившаяся сирень. Он успокоенно повернулся на другой бок, мгновенно заснул и проспал весь остаток дня и всю ночь; заглянувшая к нему в комнату по старой, неистребимой привычке Феклуша накинула на него легкое пикейное покрывало, и он в этот момент чему-то улыбнулся во сне. Феклуша, размахивая руками, словно помогая себе стать невесомее, вышла, а Денису в это время снился длинный бесконечный тягостный сон, вначале приснилась Катя, затем мать, которую Денис едва-едва помнил, и рядом с ней оказался дед в длинной, ниже колен белой рубахе и босой; от удивления Денис долго его рассматривал и все никак не мог подойти к нему и заговорить, но на другой день вечером, неожиданно вспомнив свой сон, заглянул в комнату лесника; собираясь ложиться, тот уже стащил тяжелые сапоги и сидел в нижней, действительно длинной белой рубахе, босой, шевеля пальцами ног и перебирая газеты.

– Заходи, заходи, – пригласил он. – От бабки указов много?

– А-а! Ничего особенного. Ты, наверное, устал, дед, посижу с тобой. Можно? Хочешь, телевизор включим? Вроде кино какое-то должно быть…

– Не заходи обочь в десять верст, давай по-свойски, – предложил лесник с доброй усмешкой, потаенно любуясь крепким, угловатым правнуком. – Я в самом деле прикорну, спина заныла к вечеру, на дождь, видать. Ну, что у тебя стряслось? – грубовато и прямо спросил он, откидываясь на подушку.

– Знаешь, дед, удивительная штука, не знаю, поймешь ли ты…

– А ты скажи, авось пойму, – опять не удержался от усмешки лесник. – Не накручивай…

– Знаешь, о тебе разное говорят, – осторожно начал Денис. – Вроде ты на старости лет… ну, сам понимаешь. Вроде за свою жизнь такое наворотил, а теперь и забился в глушь – грехи замаливать. И других, мол, с пути истинного совращаешь. Ты, говорят, это уже на меня, от своего полоумного деда тоже недалеко ушел. Я-то понимаю, сейчас время такое дикое, одно какое-то остервенение… люди, как стадо…

– Что-то ты рано в людях завяз, – сдвинул брови лесник. – Люди всякие… Все больше дети к яркому, недозволенному тянутся… Знают, обожжет, а тянутся. На меня-то не гляди, у меня все кончено, а у тебя длинная дорога… иди себе, не оглядывайся, срок тебе не приспел назад пялиться.

– Понимаешь, дед… Ну, как бы понятнее объяснить, – сказал правнук, завозившись на своем месте. – Ты, дед, на меня сейчас не гляди, хочу сказать одно, а на языке мусор, знаешь, что-то я запутался…

– Девки? – спросил лесник просто, и Денис взглянул на него с некоторой опаской.

– Девушка, – сказал он не сразу.

– Раз пришла пора, значит, пришла. Ладная девка-то?

– Дед, я серьезно… Ты сейчас со мной на равных говори, – потребовал Денис.

– Я всегда с тобой только так и говорил! – запротестовал лесник. – Брось, с дедом-то чего тебе делить? Давай по-мужицки – прямо…. Вот так и так… чего пары-то зря расходовать? А? – после паузы с какой-то грустью и давно неведомой нежностью вздохнул он. – Ты, парень, особо не горячись, а то в самый первопуток одышка и прихватит…

– Слушай, дед, может, ты забыл, ведь тебя женщины любили, а? Отчего ты один живешь, отчего не женился?

Лесник вскинул голову, взглянул, весело, от души рассмеялся.

– Ну, знаешь, видать, в самом деле тебя до печенок припекло. Жениться в мои-то годы?

– Ладно тебе, дед! Вон на Кавказе и в девяносто женятся да детей рожают!

– На Кавказе! – еще веселее сказал лесник. – На Кавказе солнце жаркое, виноград сахарный. А у нас тут Россия-матушка – шибко не разгонишься…

– Слушай, дед, женщины-то тебя ведь любили? Все говорят…

– Как тебе сказать, парень, – опять не сразу ответил лесник. – Жизнь у меня вышла долгая, много пришлось выхлебать. – Он говорил непривычно медленно, словно ощупывая каждое слово. – Было всякое – вроде любили… Бабье нутро не враз угадаешь…

– Не угадаешь, – повторил вслед за ним Денис и подался вперед. – Дед, скажи, разве так бывает… любит одного, понимаешь, любит так… ну… всю себя отдает, понимаешь? А затем черт знает куда метит! Люблю, мол, тебя, а замуж пойду за другого! Как тебе нравится?