— Мы, Леонид Ильич, находимся в своеобразной гигантской капсуле, на глубине двухсот пятидесяти метров, — сказал он и, уловив пробежавшую по лицу Брежнева тень, приказывая себе не замечать никаких эмоций со стороны высоких гостей, слегка сощурился. — В свою очередь, капсула помещена во вторую, такую же сверхпрочную, а между ними толстый слой жидкости особого свойства. Благодаря этому никакие землетрясения, никакие другие катастрофы не смогут вывести из строя управление, не нарушат связи. Сооружение — единственное в мире, — его создатели, разумеется, достойны самых высоких государственных поощрений…
Придвинувшиеся ближе Косыгин и Устинов молча слушали, Косыгин слегка хмурился, затем, одобряя, кивнул.
— Двести пятьдесят метров, — несколько запоздало подал голос и Леонид Ильич, поднимая глаза к блестящим ребристым сводам сферы, напоминающей какой то гигантский диск. — А что же там вверху?
— Там, Леонид Ильич, глухой лес, озеро и даже небольшая речка протекает, — с готовностью сообщил генерал. — Ну, и за несколько километров отсюда запасные и основные входы и выходы, по сути дела, огромный подземный район, изолированный от внешнего мира и способный функционировать в самых экстремальных условиях самостоятельно. До трех лет. Системы связи продублированы многократно, они устроены по новому, уникальному принципу самовозобновления, — даже если поверхность над нами будет оплавлена на большой площади, даже очень большой площади, — вторично подчеркнул генерал, — мы будем по прежнему все прекрасно видеть и слышать. Наши команды будут поступать на объекты в любой точке земного шара, в космосе… да, куда угодно, где есть соответствующие приемные устройства. После наладки еще одного центрального дублирующего пункта управления мы вообще станем недосягаемы во всех отношениях.
— Скажите, Петр Авксентьевич, — негромко спросил Косыгин, сразу переключая внимание, — скажите, вы действительно держите под контролем весь атомный потенциал возможного противника? Где бы он, этот потенциал, ни находился?
— Да, каждый известный нам объект подобного рода находится в поле нашего неусыпного внимания, а наиболее опасные взяты под двойной и тройной контроль, так же как и на двойное, тройное упреждение. Имея такое оружие, такую глобальную систему слежения и оповещения, не приходится опасаться никакой внезапности, — твердо закончил генерал, и в голосе у него прозвучало скрытое волнение, затаенная гордость за свое неслыханное могущество. Леонид Ильич понимающе распрямил плечи, в свою очередь, ощущая нечто подобное легкому головокружению, — он любил армию и военных и немало способствовал укреплению оборонной мощи страны, сильно подорванной было бездарными амбициями Хрущева, возомнившего себя Бог весть каким реформатором и стратегом и чуть было не угробившего страну; усталость у Леонида Ильича прошла и какое то тихое вдохновение все усиливалось; находясь здесь, глубоко под землей, в центре одного из самых могучих технических организмов, созданного волей человека, он неожиданно, что в последнее время случалось все реже и реже, ощутил свое растворение во времени, свою необходимость быть и действовать. Он тем и отличался от своего самонадеянного предшественника, что никогда не отделял своих действий от общего движения народа, и хотя он всегда сознавал, что самое последнее движение, от которого земля обратится в хаос, будет зависеть и от него, от его воли, он в то же время понимал, что это роковое движение будет крайней волей самого народа и что он, если это случится, выполнит свой долг без малейшего сомнения и колебания. И поэтому все другие досадные мелочи, и семейные, и бытовые, да и все прочие, многажды компенсировались главным — служением большой народной идее, заключающейся в движении ко всеобщему счастью и равенству… Тут Леонид Ильич внутренне осекся; в самое неподходящее время прорезалось знакомое, дорогое, правда, как в тумане, несколько размытое лицо, губы, улыбка, взгляд, заставивший замедлиться сердце и потянувший, повлекший за собой, — Леонид Ильич тайно еще больше взволновался и решил не ждать дальше, а при первой же возможности разрубить этот узел, все поставить на свои места. Вновь сосредоточиться на происходящем он уже не смог и с некоторым недоумением стал слушать продолжавшийся оживленный разговор между генералом, начальником центра, Косыгиным и Устиновым, и на каждый взгляд, брошенный в его сторону, согласно кивал. Из слов Косыгина он лишь теперь уяснил, что вся спешная, незапланированная поездка была предпринята из за каких то разногласий — военные требовали гораздо больше денег, чем соглашался выделить Косыгин, и Леонид Ильич, по излюбленной своей привычке не обострять ситуацию, а попытаться примирить две конфликтующие стороны, негромко кашлянул и сказал:
— Будет вам, будет, на такое дело у кого же поднимется рука отказывать? Как нибудь выкрутимся…
— Да не надо, не надо, Леонид Ильич, обещать всегда легко, а потом? Откуда? — довольно резко отозвался Косыгин, но тут же, сам давно захваченный интересом к открывшейся ему стороне многогранной жизни, жестом остановил хотевшего что то возразить Устинова и вновь глянул в глаза генерала — в глаза человека фантастического подземелья, да, пожалуй, и фанатика своего дела.
— Скажите, генерал, а сколько вам нужно, — спросил он и повел слегка головой, как бы проясняя свои слова, — чтобы объявить боевую готовность на всей территории страны и… Одним словом, на всех наших объектах? По сведениям, американцы якобы утверждают, что мы сможем обнаружить их лишь на подлете к Москве…
— Ложь! Дезинформация! — сказал генерал, и у него в глазах появился молодой, задорный блеск. — Нам нужно всего несколько секунд после приказа — нажать несколько кнопок и…
— Ну так действуйте, генерал, покажите ваши возможности! — предложил Косыгин, и Леонид Ильич изумленно поднял брови, а Устинов, выжидающе уставившись на главу государства с какой то затаенностью на широком лице, приподнял плечи.
— Мне нужен приказ, — оживился генерал, и глаза у него сильно замерцали. — Это довольно дорого, сами же шкуру спустите…
— Ну, ну, — миролюбиво остановил Устинов. — Объявите внезапную, внеплановую тревогу, нулевую готовность. Пусть немного встряхнутся.
— Слушаюсь! — неожиданно вытянулся и козырнул генерал, и Леонид Ильич, не успев вмешаться, не успев даже открыть рта, увидел, как лицо генерала залила бледность и у него в руках, неизвестно откуда, оказался какой то продолговатый предмет — только тут за спиной генерала Леонид Ильич заметил еще трех военных, сейчас словно вышагнувших на свет из тени. Генерал щелкнул крышкой своего аппарата и нажал на открывшуюся выпуклую панель, после чего оглянулся на стоявших у него за спиной дежурных офицеров, что то коротко сказал им, и они тотчас, словно испарившись, исчезли. На первый взгляд ничего как будто не переменилось, лишь титановая обшивка стены прямо перед стоявшими высокими государственными мужами поползла в стороны, открывая еще один стратегический пульт с невероятным количеством светящихся оживших панелей, кнопок, экранов, датчиков; тайный задавленный восторг внезапно подкатил к сердцу Леонида Ильича, и хотя вначале у него и было желание немедленно прекратить начатое действо, он не произнес больше ни слова и лишь наблюдал, слушал и гордился происходящим. С ним рядом вместо генерала появился моложавый седой полковник и стал объяснять происходящее, переводить на понятный язык слова и команды, теперь то и дело звучавшие вокруг.
Подошвами ног Леонид Ильич почувствовал глубинный толчок, легкой волной отдавшийся во всем теле, и полковник тотчас сказал:
— Все. Мы полностью отключились и вошли в автономный режим сроком до трех лет. Все управление по отражению нападения и ответное возмездие центр переключил на себя.
Леонид Ильич удивился, ахнул и ничего не сказал, — было интересно и непривычно жутковато.
В этот же день, ближе к вечеру, в гранитном ущелье и на берегах далекой океанской бухты, укрытой самой природой от любых бурь и штормов, вновь послышались голоса. Теперь в бухте оказались уже два кита — их фонтаны взлетали в разных концах бухты, и люди гадали, пытаясь понять причину появления этих морских существ. Ущелье постепенно наливалось густым малиновым свечением, а затем, как и всегда, солнце провалилось за сопки, но их вершины еще долго чернели в малиновом, непрерывно и неотвратимо терявшем свою силу предзакатном огне.
