Как это иногда бывает, слух у нее к старости чрезвычайно обострился, и она услышала за дверью жизнерадостный, молодой мужской голос, сразу показавшийся ей неприятным и даже враждебным; отомкнув замок, она решительно вошла и намеренно громко хлопнула дверью. И увидела непривычный беспорядок в прихожей — на столике перед зеркалом лежал растрепанный букет до рогущих камелий, тут же красовались две бутылки шампанского, валялись какие то свертки и коробки. И сразу Устинья Прохоровна увидела гостя — высокого, статного, с белой грудью. В ответ на ее неприязненный взгляд Сергей Романович с радостным возгласом: «А вот и наша дорогая Устинья Прохоровна!» — рванулся к ней, подхватил на руки со всеми ее сумками, легонько прижал к себе, закружил и, с чувством расцеловав, бережно опустил на твердую землю.

Задохнувшись не то от возмущения, не то от восторга, Устинья Прохоровна свалилась, ошалев и выпустив из рук сумки, в кресло, схватилась за грудь; в дверях гостиной показалась Ксения, до неузнаваемости преобразившаяся, помолодевшая и похорошевшая, — глаза сияли; Сергей Романович, ринувшись к ней и вскинув ее на руки, покружил и ее, — Устинья Прохоровна никогда не слышала раньше такого заразительного счастливого смеха.

— Ox, ox, спаси и защити! — взмолилась старушка, когда все несколько успокоилось и стихло. — Значит, это ты такой и есть?

— Я, Устинья Прохоровна, я! — весело отозвался Сергей Романович. — Вот такой и есть, ни прибавить, ни убавить! Только что с самолета и сюда, ни одной секунды не помедлил!

— Куда уж там прибавлять! Хоро ош, орел! — протянула Устинья Прохоровна, не то осуждая, не то одобряя такую похвальную поспешность и нетерпение. — Ну, дорогие детки, вижу я, что надо готовить праздничный обед, так что отправляюсь на кухню. Добыла я через доброго человека филейчик телячий, уж так и быть, побалую вас настоящей московской запеканочкой с зеленью, лучком…

С этими словами она незаметно исчезла, и Ксения с Сергеем Романовичем остались наедине. Взяв гостя за руку, Ксения провела его в гостиную, усадила на любимый диван и, не выпуская его руки, устроилась рядом, прижалась головой к его плечу и закрыла глаза.

— Ты как то изменилась, Ксюша, что то с тобой произошло.

— Да, — согласилась она. — Не знаю, как дальше жить, только вопрос в другом. Я все время чувствовала, что ты рядом… Да, лучше бы ты не приходил, Сережа, — вздохнула она, слегка вздрагивая. — Просто какое то безумие, а причины никак не пойму. Нет, нет, лучше бы ты больше совсем не приходил…

— Почему? — беспечно поинтересовался Сергей Романович. — Чем же я тебя так огорчил?

— Ах, Сережа, Сережа! — улыбнулась она скупо. — Нельзя искушать судьбу… У меня предчувствие — будем благодарны и за случившееся, могли бы и совсем не встретиться. Да и что мы знаем друг о друге?

— Все самое необходимое, что должны знать, — быстро сказал Сергей Романович. — Женщина о мужчине, и наоборот. Хочешь, я расскажу тебе самую подробную свою биографию, не утаю ни одной мелочи?

— Если бы жизнь вернуть к благословенным временам детства! Увы! — ответила Ксения. — Ничего не надо, да я и не хочу ничего знать. Я одурела от какого то немыслимого бабьего счастья, и достаточно! Ну, а кто ты и откуда и даже куда, поверь, совершенно безразлично! Я тебе опять говорю — у меня предчувствие, мы видимся с тобой последний раз, Сережа… пожалуйста, не надо, только ничего не говори!

— Откуда такие черные мысли? Ерунда, Ксюша! — сказал он. — Все ведь зависит только от нас самих, ей Богу, хочешь, сейчас же вновь исчезнем и больше нас никто никогда не отыщет? Вот только московской поджарки попробуем…

— В жизни ничего не повторяется, Сережа, — вздохнула она и, торопливо вскочив, не отпуская его руки, повлекла за собой к двери спальни. — Пойдем, пойдем, — говорила она словно в бреду. — Нам надо торопиться, у нас не остается времени… Знаешь, такого со мной никогда раньше не было, я все время думаю о тебе, ты мне даже снился много раз… Сережа, Сережа, милый, ты меня успокой, обещай никогда больше не приходить…

Он подхватил ее на руки, прижал к себе, толкнул дверь плечом, и когда Устинья Прохоровна заглянула в гостиную поинтересоваться у гостя насчет подливки, там было пусто, и старушка, пожевав начинавшими западать губами, окончательно смирилась — мужик был, действительно, породист, и лицом, и статью взял, и глаза соколиные, ясные; от такого можно и с ума сойти, далеко до такого всяким театральным шаркунам, каждый из себя царя корчит, а штаны то на поверку пустые, ничего там нет, кроме пустяшного гонору…

Рассудив таким образом, вполне по своему опыту и убеждению справедливо, Устинья Прохоровна вновь отправилась на кухню, а после обеда, накормив молодых, налюбовавшись ими, она ушла в свою камору с часок подремать; суженый Ксении нравился ей все больше и своей обходительностью, и своей веселостью; с этой благолепной мыслью она и задремала. А в гостиной продолжалась своя молодая жизнь, и Ксения, движимая каким то древним женским чутьем, вернее, инстинктом, раздвинула густые бамбуковые нити, отделявшие просторный фонарь, увитый зеленым плющом, еще одной гордостью Устиньи Прохоровны, и, поманив за собою Сергея Романовича, подошла к письменному столу. Она ничего не хотела от него скрывать; наоборот, она даже и в малости не могла его отблагодарить за ту щедрость, с которой он одарил и обогатил ее скучную, серую, как теперь оказалось, придуманную жизнь, и Сергей Романович, выслушав начало «Венского вальса», скоро уже держал в руках загадочную вещь — то ли брошь, то ли кулон чудной красоты, с огромным черным бриллиантом в центре. При первом взгляде на баснословную драгоценность он почувствовал легкое головокружение, он не только сразу же безошибочно почувствовал неимоверную цену невиданному камню, достойному украсить любую царскую корону, — для него сейчас это явилось сущей безделицей. Случилось нечто другое, как бы в один миг перевернувшее всю его прежнюю жизнь, беспутную и безалаберную; он тотчас неосознанно уловил заключенный в камне скрытый смысл и, сразу же внутренним чутьем угадывая, повернул брошь нужной для полного выявления самой сути камня плоскостью; и перед ним ожили, стали шевелиться и двигаться змеи, приближаясь, подчиняясь в своем движении какому то завораживающему ритму. Сергей Романович слегка побледнел.

— Бриллиант? Почти черной воды? — спросил он больше для того, чтобы прийти в себя. — Невероятно! Ничего подобного никогда не видывал!

— Такого почти никто не видывал, — подтвердила Ксения, с напряженным вниманием наблюдавшая за его лицом; она сразу поняла, что он без особых усилий проник в тайну камня, в его скрытую жизнь, и вдруг ей стало жутко и одиноко. Успокаивая себя, она переждала.

— Тебе очень нравится, Сережа? — В ее голосе послышалось легкое напряжение, — он почувствовал, взглянул.

— Да, — уронил он. — Я с детства увлекаюсь камнями, еще школьником облазил все Подмосковье, собирал всяческие редкости. У меня была неплохая коллекция песчаных агатов — так мы их называли.

— Сережа, я дарю эту вещицу тебе, — быстро сказала Ксения. — Молчи! — тотчас повысила она голос. — Я так хочу, это, наконец, мой каприз — я так хочу! Ты в чем то схож с черным камнем, я только сейчас заметила…

— Ты с ума сошла! — не сдержавшись, воскликнул он, вскинув голову, и от изумления даже рассмеялся, затем положил драгоценность на край стола. — Ты же знаешь, что это невозможно! Такие шуточки, Ксюша, мне очень не нравятся… Право…

— Но почему? — потянулась к нему Ксения. — Ты чего так испугался? Вещь перешла ко мне от матери, как хочу, так и распоряжаюсь. Хорошо, хорошо, — заторопилась она, — не надо так хмуриться, просто знай одно: если тебе понадобится камень, он тебя ждет здесь в столе. В любой день и час. Он твой и может, кто знает, послужить доброму делу. Мало ли какие сюрпризы преподнесет будущее. Ты ведь теперь понимаешь, что тебе сюда нельзя приходить, милый мой незнакомец Сергей Романович! Ты же ступил в запретную зону, я боюсь, Сережа, не за себя — за тебя боюсь! Ну, Господи благослови…