— Что ж, Сергуня, вспоминать времена царя Гороха! Что ж ты думаешь, до тебя и свету Божьего не было? Мы с Тасей с ползунковой поры вместе, вспомнить страшно, сколько… ой!

И здесь все сразу замолчали и повернулись: недалеко от камина, у двери, ведущей в соседнюю комнату, стоял высокий и худой человек, в чем то неуловимо похожий на Анастасию и в то же время какой то совершенно отъединенный от всего, что его окружало. Он просто стоял и смотрел перед собой, и было такое чувство, что он стоял здесь всегда, только раньше его почему то никто не видел и не замечал; мешковатый, явно великоватый для него пиджак старого покроя, с поднятыми плечами, еще больше увеличивал странное чувство его оторванности от всего окружающего. Сергея Романовича сразу же поразили его огромные, почти в пол лица, тихие глаза.

«Он, пожалуй, слепой, бедняга странник! — невольно подумал Сергей Романович. — Какое, однако, странное, нездешнее лицо, он и в самом деле никого не видит и не слышит, он ведь не живой и пребывает не здесь… Вот глупая баба, нашла, кем восторгаться…»

И тут же ему стало неловко и неуютно, а в следующий миг ощутимый холодок появился в груди — Сергей Романович понял, что странный и тихий человек, возникший как бы из ничего, знает о нем абсолютно все и что он и вышел из своего укрытия только потому, чтобы молча сказать это, а затем опять растаять в сумраке у камина. Но это была, действительно, всего лишь какая то провальная минута, затем все сразу и оборвалось, Вера порывисто и торопливо тотчас шагнула к Арсению.

— Боже, Сеня! — радостно воскликнула она. — Как же я давно тебя не видела! Сеня…

Почти неуловимым жестом остановив ее, он слегка поклонился.

— Боже, как я рада, что ты дома! — опять заговорила Вера. — Не знаю даже, как я тебе обрадовалась… Как время летит! Когда то Арсюшей звали, Сеней, Сенечкой, а теперь, пожалуй, и Арсением Павловичем надо, а, Сеня? Можно я тебя поцелую?

— Что ты спрашиваешь, Вера, взяла и поцеловала! — решительно вмешалась Анастасия, и лицо ее как то преобразилось, осветилось изнутри. — Вы же почти родные с детства…

— И правда, вот еще! Никогда за мной такого не водилось, какая то нерешительная стала! — пожаловалась неизвестно кому Вера, шагнула вперед, хотела было обнять Арсения за плечи, сробела и, только слегка прижавшись к нему, тотчас вновь отступила.

— Я тоже рад увидеть тебя, Верочка, — ровно сказал Арсений и перекрестил ее. — А молодой человек с тобой?

— Конечно, Сеня, познакомься — Сергуня, Сергей Романович, — заторопилась Вера, приглашая своего примолкшего спутника подойти ближе.

— Муж, Верочка?

После недолгой паузы Вера быстро глянула.

— Пока еще по всяким там бюрократическим канонам — нет, а перед Господом Богом — да, и давно…

— Давно — это хорошо, — так же ровно уронил Арсений, и мужчины поздоровались. Все сели за стол, и прежде, чем взять нож и вилку, Арсений перекрестился, затем перекрестил стол; сам он почти ничего не ел и не пил, положил себе на тарелку немного овощного салата и, не дождавшись дыни, налил стакан чаю и без единого слова удалился.

Оставшиеся переглянулись, Сергей Романович придвинул к себе блюдо с дыней и, вооружившись ножом, стал над ней колдовать, время от времени оглядываясь на дверь, за которой скрылся Арсений, так и не ответивший ни на одну из попыток завязать с ним разговор. Женщины в это время, понизив голоса, стали обсуждать что то свое, сугубо бабье.

— А можно я ему дыньки отнесу? — спросил Сергей Романович, поднимая глаза на Анастасию и указывая на тарелку с сочными, щедро нарезанными, дразняще душистыми ломтями. — А вы пока пошепчитесь…

— Пусть идет, — решила Вера и за себя, и за подругу. — Не бойся, Тася, ничего плохого не будет, Сергуня у меня умный. Любого к себе расположить может.

Поощрительно улыбнувшись на комплимент и успокоительно кивнув женщинам, Сергей Романович подошел к двери в комнату Арсения и тихонько стукнул. Ответа не последовало, он помедлил, толкнул дверь и вошел. Хозяин сидел на низком широком диване, устремив ровный взгляд на непрошеного гостя; в его облике появилось нечто новое, казалось, он был даже рассержен, и Сергей Романович, едва шагнув за порог, словно за что то невидимое запнулся и переступил с ноги на ногу.

— Можно, Арсений Павлович?

— Но вы уже вошли.

— Простите, пожалуйста, если некстати, если вы не в настроении…

— Вы же пришли увидеть меня, при чем здесь мое настроение? — услышал Сергей Романович все тот же ровный голос и заставил себя двинуться дальше.

— Я подумал…

— Поставьте тарелку на столик, вот сюда… Садитесь.

«Что за черт! — вновь в который раз за этот вечер растерялся Сергей Романович. — Ноги отказывают, словно ватные… Так не годится. Или Верка за ночь так вымотала, ненасытная баба… А ну — вперед! Вперед…»

— Ну вот и прекрасно, устраивайтесь поудобнее.

На этот раз голос хозяина прозвучал мягче. Сергей Романович почувствовал, как схлынуло напряжение, и опустился на низкий, покойный диванчик, только на другом его конце. «О чем нам говорить? — спросил он сам у себя с легкой насмешкой. — Что у нас общего? У него своя жизнь, у меня своя, нам никогда не сойтись и не понять друг друга, каждый в этом мире сходит с ума по своему, вот только почему мне хорошо и покойно рядом? Верка что то говорила, вроде того что он явно сдвинутый. Как же так — крупный ученый, вроде что то там открыл, нечто такое, от чего сам пришел в бессмысленность, затем все прежнее забыл и отринул… Несколько лет отыскивал сам себя, надо думать, отыскал нечто совсем другое, так всегда бывает. Что же он такое отыскал? Что нового можно отыскать в дряхлом, прогнившем до самых сокровенных глубин мире, среди тупого и жадного стада, дико несущегося в никуда? В чем смысл? Да и какое тебе дело, подпольному человеку, а по сути, просто удачливому пока — тьфу! тьфу! — московскому вору, вбившему себе в голову всякую благородную чушь, до какого то нелепого и несуществующего смысла? Ведь в самом себе все равно уже ничего не изменить, ты сам этого боишься и не захочешь. Да и зачем тебе такие завиралистые фантомы — Россия, русский человек, русский путь? Гнилое университетское наследие? Зачем?»

— Да, пожалуй, что и так, — услышал он неожиданно какой то тихий и далекий голос хозяина, продолжавшего сидеть на том же диванчике, только в другом его углу, хотя голос шел откуда то словно со стороны, и с трудом удержался, чтобы не оглянуться.

— Простите, я не ослышался, вы что то сказали?

— Ничего особенного, — спокойно подтвердил хозяин. — Вы слишком ушли в себя, в гордыню. Обретение собственной души и есть вечный подвиг во тьме. А обрести ее, свою душу, можно только в других, иной дороги не существует. И что ж твой путь, Сергей Романович? Прости, я уж по русски прямо, не обижайся. Мы, я полагаю, из одного времени.

— А мне кажется, Арсений Павлович, ты ведешь какую то запутанную игру, — не остался в долгу гость, и на лице у него появилась усмешка, но он тут же стер ее. — Женщин ты можешь морочить, а мне и не такое приходилось встречать…

— Тебе плохо, только не там и не в том ищешь облегчения, — не опустил просветлевших глаз хозяин. — И не так ищешь…

— А как же надо? Подскажешь?

— Нет, не подскажу. Каждый должен пройти свой путь. Не отчаиваться, а идти.

— Идти — куда? — с досадой уронил Сергей Романович. — Говорят, ты вот давно ходишь, ищешь… Нашел?

— Нашел…

— В чем же этот твой Бог?

— Я тебе уже сказал — в обретении души своей, человек, — не сразу ответил как бы потяжелевший и еще более отодвинувшийся хозяин, но в то же время в его облике, в лице, в глазах проступила ощутимая теплота, скорее похожая на жалость, и эта обидная и неприемлемая для гордого и строптивого гостя жалость все усиливалась. — Что я могу еще сказать? Да ты и не веришь, вон в душе у тебя издевочка, такая циничная, разрушающая тебя мысль — вот, мол, лучше и чище других себя считает, выше меня, такого удачливого и красивого, выше своей сестры, вот и еще один учитель и пророк, а мир все там же, не продвинулся ни на йоту к добру и свету, не говоря уж о совести…