— Остался от прежних жильцов — пояснил Мигель.

— … — Промычав что-то невнятное, я сел, привалившись к засаленной стене.

— Правильно понял, у тебя ещё всё впереди. Слушай, compadre, я так понимаю, к мамочке под крылышко тебе неохота?

Я сумел кивнуть в знак согласия.

— Вот что, живи у меня. За квартиру пополам будем платить, как сможешь. Пока в долг.

Утвердительно киваю ещё раз.

— Что здесь с работой? — пересохшее горло скрипело как несмазанная телега.

— Совсем pendejo? Тебе вчера говорили — устраиваешься курьером в любой магазин, и на еду тебе хватит. А там будет видно.

После скромного завтрака (чай из несвежего пакетика и чёрствый батон с маслом) Мигель лёг досыпать. А я — сел искать вакансии на высокую должность мальчика на побегушках…

Через пару недель в Двадцатке я сносно торговался, а через пару месяцев — мог прочитать объявление и с горем пополам объясниться на дикой мешанине арабского и французского. Серая куртка, низко надвинутая кепка и рыжая щетина, превращавшаяся в бороду — так на меня перестали обращать внимание. То ли я стал походить на какого-нибудь иранца, то просто не представлял интереса, как никчёмная деталь пейзажа. Меня устраивало и то, и другое.

Вот я и на месте. Осталось отдать последний заказ и идти домой, благо здесь совсем недалеко. Четвёртый этаж, вторая дверь от лестницы, ноутбук и гарнитура Zelix. Получатель не указан.

Ассаляму `алейкум! — открывает мне дверь усатый араб.

Ва-алейкум — <Вот ваш заказ>

— <Заноси>

— <Распишитесь здесь и здесь. Дополнительное вознаграждение — на ваше усмотрение> Над произношением работать не пробовал? — араб сказал это по-русски, протянув ладонь размером с лопату — Сан Саныч.

— К-курт.

— Да ты заходи, присаживайся. Чаю будешь?

За чаем я рассказал ему о своих нехитрых приключениях. Тот слушал, иногда спрашивая и кивая головой, как будто с чем-то сверяясь.

Когда я закончил, мой собеседник, решившись, взял быка за рога:

— Домой возвращаться собираешься?

— К родителям в Германию?

— Домой, в Союз.

— Что я буду там делать?

— А здесь ты что делаешь?

— Как видите, курьерствую. На еду хватает.

— Вот и будешь курьером. Красной чумой торговать. Вразнос.

В европейских новостях, официальных и не очень, советских журналистов так и называли, чумными крысами. Циничными, трусливыми и беспринципными догматиками, ненавидящими тех, кому незадорого наняты прислуживать. Мечтающими хоть тушкой, хоть чучелком, хоть индусом-уборщиком, но устроиться в русскую службу BBC, к настоящим мастерам.

Весь вид моего собеседника настолько не вязался с этим образом, что я, не сдержавшись, прыснул со смеху. Глядя на метаморфозы моего лица, расхохотался и Сан Саныч.

Отсмеявшись, он протянул мне визитку с надписью «Центр экстремальной журналистики», дав понять, что разговор окончен.

Аварийная сирена не просто воет — она продирает до самых костей. От неё хочется бежать хоть на край света, не разбирая дороги. Её вой перекрывает только рёв старшины-инструктора, что желает нам доброго утра и анальных кар посредством ствола от КПС, если мы, упаси Боже, снова затормозим. Я выбегаю из казармы последним: остальное наше воинство уже построилось неровной шеренгой прямо во дворе: три отделения, по 11 человек в каждом. Учебная группа 3271, будущее русской военной журналистики, а пока — команда бабуинов, упоротые упыри и просто мясо. Свежее пушечное мясо.

Мы получаем на складе наши броники и автоматы: до огневой подготовки ещё недели три, так что нам выдают допотопные АК со снятыми бойками. Бежим в лес, к лыжной трассе: сегодня в утреннем меню пять километров по холмам и оврагам. Солнце начинает припекать, разгоняя туман: через полчаса в ЭСКАРПе будет жарко, словно в бане.

— Запевай!

Сорока, сидевшая на ветке, срывается и улетает, испугавшись наших нестройных воплей.

Я подтягиваю, путаясь в словах. К концу песни мы как раз выходим на трассу. Из головы постепенно исчезают все мысли, остаётся только чувство ватных ног, да автомат бьёт прикладом по заднице, не давая отрубиться окончательно.

Киплинг прав: в аду нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей. Достаточно одной пыли. Красная пыль была везде: она скрипела на зубах, забивалась в любую щель и намертво въедалась в одежду. После первых же километров грунтовки мой УАЗик из белого становился светло-кирпичным. Ничего не поделаешь, сухой сезон. Добро пожаловать в Африку.

До Солвези, ближайшего зачатка цивилизации, оставалось ещё шестьдесят километров. Мне надлежало получить на складе бухту оптокабеля, а в госпитале — новую канистру спирта. На добрый медицинский спирт у негров можно выменять что угодно, от интервью до живой курицы, и мы этим нагло пользуемся.

Я проезжаю мимо остовов тридцатитонных TEREXов, застывших на краю карьера, как мёртвые киты. Мимо экскаватора, бессильно склонившего шею в земном поклоне равнодушному богу. Подождите, родные, мы доберёмся и до вас. А пока ребята из геологоразведки решили «потыкать веточкой» шахту Лумвана, очень надеясь успеть до дождей.

А я каждые три-четыре дня глотаю пыль, подменяя водителя: тот поймал особо злобную дизентерию и улетел в Кабве на санитарном автожире. Добрался что кум королю: для «Мухи» нет ни колдобин, ни пыли, ни даже воздушных ям. Я кручу баранку, слушаю урчание дизеля, и радуюсь, что у меня машина с мягким верхом, наезжая на очередную кочку. До Солвези ещё больше часа…

Госпиталь Советского Красного Креста стоял на отшибе, рядом с маленькой рощицей. Двухэтажная коробка основного блока да флигель-полусфера, где врачи оставались ночевать, если некогда было ехать домой. Дальше шли облупившиеся лачуги, огороды, а за ними, насколько видел глаз, тянулась красно-рыжая степь, поросшая засохшей травой и кустами. Нераспаханный африканский буш.

Доктор Роговский, исправно пополнявший наши запасы, укатил в Лусаку, готовить курсы для местных санитаров. «Зайдите к Ире» — вот и всё, что он успел нам отписать.

Экран со списком персонала, как и в любой советской больнице, висел на первом этаже, сразу напротив входа. Ирина Волынина, фельдшер-ассистент, кабинет 202. Имя было подсвечено красным, но я не обратил на это внимания.

Я поднялся на второй этаж, нашёл нужную дверь и постучал. Примерно через полминуты мне открыла девушка, закутанная, словно мумия. Между колпаком и маской виднелась только пара зелёных глаз да вопросительно поднятые брови.

— Прощу прощения, видимо, я не вовремя.

— Мы скоро закончим, подождите внизу.

Ира вышла минут через пятнадцать. Вместо операционной робы, заляпанной красным и жёлтым, на ней был белый халат, застёгнутый на все пуговицы, несмотря на жару.

— Курт Ланге. Для своих — просто Курт.

— Ира. Для своих — она покосилась на очередь к регистратуре — Ирина Алексеевна. Чем обязаны?

— Ребята с Лумваны прислали за новой порцией. Дядя Костя сказал зайти к тебе.

— Племяннички… Недавно же приходили? Вы им что, машины заправляете?

— …

— Приходи к восьми сегодня, как у меня смена кончится.

— Сейчас не до того, извини. От нас и так половину народа забрали. Я теперь ассистирую, Сашка пробирки крутит — так и живём.