Из шестидесяти девяти выживших добрая половина была ранена; через несколько часов четверо умерли, хоронить их было негде. Многие не могли стоять на ногах и истекали кровью. Борята приказал унести раненых в укрытие. Только сорок восемь человек были способны сражаться. Воевода разбил их на три группы, назначил старших и приказал по очереди нести смену на стенах. Ночь прошла спокойно, только к утру умерли еще двое раненых.

Борята вышел на стену укрепления. Небольшой отряд хазарских воинов вплавь форсировал Вежницу.

– В болота пошли… Беды бы не было, вон Отеня их ведет. – В говорившем воевода узнал того самого пожилого родича, который перед боем восхищался хазарскими

лошадками. – Этот все кочки знает, если продался, потеряем детишек и баб.

– Нечего раньше времени живых хоронить! Знаю я Отеньку, не может он так поступить. – Но в душе Борята был не так уж и уверен в своих словах.

– Ну не может, так не может, посмотрим, – вставил старик качая головой.

– Что делать будем, батя, вдруг и вправду найдут наших? – к воеводе подошел Самоха и посмотрел на отца единственным оставшимся глазом. В сече его зацепило копьем, глаз вытек, но сам Самоха выжил, и сейчас из-под тряпичной повязки все еще сочилась кровь.

– Ну уж точно не лезть сдуру на рожон. Пока ждать будем. – И Борята спустился со стены. Сам воевода в бою почти не пострадал, ему разбили чеканом16 щит, помяли шлем, но на теле осталось лишь несколько царапин.

День тоже прошел без сюрпризов, некоторые из раненых пошли на поправку, и число защитников детинца увеличилось еще на трех человек. Когда вернулись с болот воины Буйука, грязные и злые, а главное без пленников, весь гарнизон маленькой крепости облегченно вздохнул. Не увидев среди вернувшихся маленького охотника, почти все осажденные, стоявшие у стен, поснимали шапки.

7

– Славьян! Славьян! – Кричавший коверкал хорошо знакомое каждому радимичу слово. – Хан звать, говорить. – Лохматый хазарин на сером коне размахивал куском белой ткани. – Хузар хан звать славьян хан – говорить! Славян хан идти шатер СарАвчи Хан, говорить, голова не рубить.

– Иш ты какой прыткий – голова не рубить, а у самого рожа-то разбойничья. – Рябой мужичок глядел на гонца и недоверчиво качал головой.

– А усищи-то, глянь, как у сома висят. – Молодой русоволосый парень наложил на налучье стрелу. – Дядька Борята, дай я его стрелкой попробую, хватит ему, собаке, язык наш коверкать!

– Не балуй, Ропша, нельзя его трогать, убери лук, пусть лепечет, послушаем. – Воевода положил руку на плечо молодца и тот неохотно опустил свое оружие.

– А жаль, стрелка-то моя – каленая, уж я бы его, ух! – И Ропша погрозил кулаком переговорщику.

– Солнц над голова стоять, хузар хан свой шатер ждать. Славьян хан приходить, мало-мало голова не рубить. – И хазарин умчался к своему лагерю.

Все посмотрели на Боряту, ожидая его решения. Воевода медлил: хазарский военачальник звал на переговоры и приглашал к полудню в себе в шатер воеводу радимичей и гарантировал его безопасность – вот, что понял Борята из слов посланника.

– Не ходи, отец, не верю я им, – Самоха, гневно сверкая единственным глазом, с тревогой посмотрел на отца. – Не смогли они баб наших взять, не смогут и нас отсюда выкурить.

– Продержимся, воевода, не ходи, – согласился с Самохой молодой Ропша. – Запасов в детинце много, а эти, глядишь, и не сунутся, постоят да уйдут, а ежели тебя убьют, то и нам несдобровать.

– Эх, узнать бы, как там наши, живы ли, а то сидим тут, как псы привязанные, а их там, может, уже порезали всех. – Вилюй, чернявый крепкий мужик, был не из пореченских, а пришел вместе со своими сородичами из соседнего села, называемого Белой Горкой, того самого, из которого так бесславно вернулся Буйук.

– Нужно идти, – решился наконец Борята. – Мы-то, может, и выстоим, да вот жены и дети наши долго ли продержатся на болотах? Да и прав Вилюй – как там соседи наши, может, узнаю чего.

– Постой, воевода, не спеши, – с лежавшего бревна поднялся Неклюд, белогорский староста. – Прав вот этот молодец, – он указал на Ропшу. – Тебя убьют,

всем худо будет, я пойду к хазарам. – И с усмешкой добавил: – Просят они славянского хана, так я для своих ведь староста – ну чем я не хан, или бороду сбрить да усы покрасить?

Шутка Неклюда рассмешила мужиков.

– Если ты хан, так тебе гарем нужен, у ихнего хана жен-то много, а у нас тут из всех баб три кобылы да две козы, – под дружный хохот потешались мужики.

– Я с Неклюдом пойду. – Вперед вышел еще один белогорский мужик, Богутич. – Я и язык хазарский немного знаю, да и если погибать, так вдвоем веселее.

8

Войско готовилось к штурму, но что-то тревожило самого Сар-Авчи, а что, он не мог понять. Словно огромные грозовые тучи сгущались над ханом и его воинственной ордой. Он жалел о том, что взял с собой слишком мало воинов в этот поход. При желании он мог собрать для похода войско не в пятьсот воинов, а в два раза больше. Поступи он так, славяне были бы разбиты, и он бы принес Беку желанную победу. Но кочевавший по соседству от владений Сар-Авчи Илькэ-Бек с его ордой представлял собой реальную угрозу. Не сомневаясь в коварстве своего соседа, Сар-Авчи Хан оставил восемьсот всадников под началом своего старшего сына Сун-Джена для обеспечения охраны своих стад и кочевий.

– Как же они мне нужны сейчас, – размышлял СарАвчи, вспоминая своего храбреца сына и оставшихся с ним в родных кочевьях воинов. – Буквально сотня-другая и сражение могло бы быть выигранным, а теперь…

Ночью он плохо спал, дурные предчувствия не давали заснуть, и лишь под утро Сар-Авчи смог уснуть. Ему снился сон, странный сон.

Когда-то очень давно, когда Буйук или Сун-Джен, будучи еще детьми, становились жертвами кошмаров и прибегали ночью к отцу с просьбой защитить их от пришедшего во сне видения, Сар-Авчи только смеялся над сыновьями и даже бранил их за трусость.

– Настоящий воин и полководец не должен быть суеверен. Он должен быть мудр и стоек перед любой опасностью, вне зависимости от того, может он объяснить ее происхождение или нет, – всегда говорил Сар-Авчи Хан, поучая своих сыновей. – Нужно использовать суеверия своих врагов против них самих, заставлять их бояться и роптать, вселять в них ужас, чтобы они боялись вас, как боятся они своих злых духов.

Дети, сглатывая слезы, покорно слушали своего воспитателя и впоследствии, когда ночные сны пугали их, они тайком от отца искали утешения у матерей.

Сам Сар-Авчи очень редко видел сны и никогда не придавал им значения, но на этот раз все, что он увидел в своих ночных грезах, происходило как будто наяву. Он видел сон, и то, что происходило в том сне, было таким реальным, таким настоящим, что хан не понял даже, было ли это вымыслом или реальностью.

Ему снилось, что охотясь в степях, его лучший сокол погнался за уткой. Красавец хищник преследовал свою жертву со скоростью выпущенной стрелы. Предвкушая легкую победу, пернатый охотник ударил свою добычу влет, сбил и, упав на землю, вонзил в нее когти. Несчастная птица трепетала в лапах победителя, и в этот момент Сар-Авчи заметил, что происходящее он видит не своими глазами, а глазами своего любимого сокола. Это он, великий белый охотник, завладел жертвой. Победа была такой близкой, а добыча такой желанной, и жажда крови, которой ему предстояло напиться, захлестнула победителя. Но в этот момент солнце исчезло и огромная тень нависла над головами сокола и несчастной утки. Огромный белый орел, слетев с небес, напал на сокола. Могучий хищник клевал более слабого противника, терзал его до тех пор, пока сокол не вырвался из страшных лап своего врага и не улетел, оставив добычу орлу. Сар-Авчи, терзаемый ночным видением, метался во сне, словно наяву ощущая боль от ран, нанесенных более сильным и удачливым противником. Раненый сокол улетел под победные крики свирепого орла и, потеряв последние силы, опустился на землю. Он лежал, распластав крылья, и смотрел на растекавшуюся под ним темно-алую кровь, которая хлестала из его груди.