В комнате погас свет. Дверь затворилась. Мальчик ещё некоторое время лежал, напряжённо выслушивая тишину. Вот по коридору прошуршали мамины тапочки, неуловимо превратившиеся из пар-адовых ботфортов в мягкие кошачьи подушечки. Пора! Он змеёй скользнул под стоящее рядом с тахтой бархатное кресло, выудил оттуда другой фонарик, том «Графа Монте-Кристо» и снова с головой нырнул под одеяло. Жизнь продолжалась.

Угрюмый дождик до вредности педантично перечёркивал окно наискосок, Судя по всему, на заслуженный отдых он не собирался. Никита в мокрой куртке – забыл снять – сидел у письменного стола, держа в руках фотографию улыбающейся девушки. Милые глаза, милая улыбка… Кто она ему? Так, одноклассница, сидели за одной партой с первого класса. Именно тогда Никита взял на себя смелость охранять Верочкины бантики, что б никто не смел не то, чтобы дёрнуть, но даже подумать об этом.

Сейчас она уже девушка и сделала себе модную стрижку. Даже успела выскочить замуж. Но что толку с этой стрижки? Она всё ещё та маленькая, с косичками? Хотя… Только ведь никто никаких обещаний не давал! А разве надо было что-то обещать? Ведь они целовались! Оба целовались в первый раз! Он отлично помнил, как её глаза оказались совсем рядом, будто заглядывали куда-то внутрь, куда даже сам Никита ещё не заглядывал.

А оттуда, изнутри, полыхнула волна огня! Впрочем, это был не тот огонь в физической своей ипостаси. Это был настоящий адский онгон, сметающий все преграды и условности, спаливший в одно мгновенье всё существо до клеток, до атомов.

Он целовал её… нет, это она, она целовала. От этого голова кружилась ещё больше, ещё значительней было тонкое касание руки, волосы, скользнувшие по лицу… Запах её тела – свежесорванных яблок, смешанный с дымом запрещённой «Варны» или ещё чего-то запрещенного, дурманил, жил в нём частью того же самого онгона. Потом была встреча: сын, очень похожий на маленького Никитку, её глаза… ее шёпот:

– Хочешь? Я приду к тебе…

Оказывается, не только к женщинам иногда возвращается память о первой любви. Но в отличие от мужчин женщина никогда не помнит, что дважды в одну реку не входят.

Фотография, разорванная на несколько частей, упала под стол. Там же почему-то валялась книга «Три мушкетёра». Интересно, а какой была Констанция Бонасье, когда училась в школе? И училась ли? Кусочки порванной фотографии окружили книгу, словно маленькие белые лепестки ромашки: любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмёт…

Сгорает школьный роман. Неудержимо. Неотвратимо. Полыхают выстроенные мальчишеским воображеньем расписные терема, и дребезгами рассыпаются хрустальные замки. Это только в сказках всё кончается хорошо, и они обязательно поженятся. Жизнь подсовывает совсем другое, похожее на нелицеприятную изнанку. К тому же, сопровождающуюся смрадным запахом сточных ям.

В свете рампы возникает невесёлая мизансцена из обломков прошлого, грядущего, пустоты настоящего, которое тут же превращается в прошлое. Чем не калейдоскоп?

Серый пепел, похожий на пелену снега, засыпает глаза. Куда идти? И надо ли? Завтра выпускной. Через несколько лет он встретит её с сыном…

Эта встреча всё-таки будет. Или нет? Выпускной. Куда она после школы. В институт? Не всё ли равно теперь. Только почему же так дышать трудно? Ведь никто она и звать её никак, а…

В том же альбоме сохранилась ещё одна фотография прошлых времён, которая чудом попала к Никите, ибо сделана была залётным журналистом, прилетевшим тогда в ЦДЛ за информационной поживой – вдруг повезёт!

Журналисту повезло запечатлеть писательский дебош. Более того, он умудрился передать фотографию пикантного момента непосредственному исполнителю…

Всегда благопристойный конференц-зал Центрального Дома Литераторов в Москве нынче клокотал от непристойности, словно незапланированный лавовый выброс давным-давно потухшего Везувия, вдруг возрождённого к жизни на маленьком кусочке большого города. Это иногда случается в кузнице человеческих душ, не только с кузнецами. А если при этом подворачивается удобный случай кого-нибудь пнуть или хотя бы вытереть свои многотрудные ноги, естественно дико извиняясь притом, то желающих хоть отбавляй.

Шумный пленум Союза Писателей был в самом разгаре: обсуждались навалившиеся, требующие немедленного решения проблемы непростого многонационального пространства, именуемого Россией. Что говорить, а писательское корыто приняло с лёгкой руки Луначарского и Фадеева статус «наиважнейшей кормушки» с комбикормом за полцены.

Надо сказать, писатели в ЦДЛ забегали чаще всего, чтобы пропустить рюмашку-другую в подвальном буфете, а не перемывать кости и грязное бельё собратьев по стилу. Но на сей момент, в зале собрались маститые и не очень, так как темы дебатов казались насущными.

В зависимости от поднимаемых тем выступающими ораторами, посреди классиков рождались глубокомысленные рассуждения и вспыхивали моментальные драчки «за» и «противостояния». О литературе уже никто не думал, так как срочно надо было отстаивать своё мнение и выбивать место у кормушки. Обычно из всего этого возникали очередные «охоты на ведьм» да поиски внутреннего врага: идеология – вещь серьёзная, одной перестройкой от неё не избавишься.

Никита заскочил сюда в надежде увидеться с приятелем-стихоплётом, само-собой неповторимым гением, да так и остался, слушая самозабвенные русофобские, юдофильские, патриотические восклицания ораторов.

Опрометчиво развесив уши, он даже не заметил, как искусные ораторы навешали ему такой лапши, что и сам он решил податься в подобные трибуны.

Оттесняя знакомых и малознакомых, Никита успешно прокладывал себе путь на сцену, к заветной трибуне, поскольку именно она была сейчас тем местом под солнцем, за которое положено бороться всем трибунам-ораторам, оттеснив сытные кормушки и корыта на задний план. Переговорив с парой-тройкой президиумных заседал, он выбил-таки желанное место и время на вдохновенную речь.

– Эх, давно не брал я шашку в руки, – пробормотал Никита, пробираясь к кумачовой тумбе.

Оглядывая зал, он привычно искал среди очков, пиджаков, платьев что-нибудь такое галантерейное, на чём может сосредоточиться взгляд. Из всей пестроты партера он выделил даму не слишком старую, довольно упитанную, но главное – на ней было надето что-то, похожее на китайский пеньюар: розово-жёлтые драконы слились в экстазе посреди экзотических лиан и папоротников. Никите даже захотелось заглянуть под кресло, чтобы убедиться в наличии кружевных оборочек на экзотической хламиде. – Надо же, наши поэтессы в присутственные места в неглиже изволят?