Изотов невозмутимо завязал папку, отложил в сторону.

– Вы ревновали его когда-нибудь? – вдруг спросил он.

– Кого, мужа?

– Нет, Красильникова.

Женщина умоляюще посмотрела на Изотова, как бы прося его не спрашивать, не вмешиваться в ее чувство. Но Изотов выдержал взгляд, и она сдалась.

– Да, ревновала, – глубоко вздохнула Назарчук. – Я… я ведь старше его на шесть лет, я замужем, а он – интересен, молод, холост… Вы должны понять меня.

– Может быть, скажете, к кому?..

– Так уж ли это важно? Наверное, это ужасно, но я ревновала ко всем, не только к женщинам. Когда приезжал к нему брат, кажется, двоюродный…

– Простите, что перебиваю вас. Не помните, как его фамилия и откуда он приезжал?

– По-моему, из Владивостока. Зовут его Игнатом, а фамилии его не помню – кажется, Гуляев, но я не уверена. Он военный, танкист…

– Вам известно, как они друг к другу относились?

– Этого я вам не скажу, не знаю. Жорж мне про него ничего не говорил… Да, так вот я ревновала к нему, потому что он проводил с ним много времени, а на меня уже времени не оставалось… И к Нине Михайловой, жене инженера. Но, кажется, зря… По-моему, между ними ничего не было. Нина, конечно, симпатичная женщина, этого у нее не отнимешь, но не так уж она красива, как думает сама о себе…

«Теперь начнутся дамские разговоры», – с неприязнью подумал Изотов.

– Кто это – Нина Михайлова? Вы знаете, где она живет?

Назарчук охотно рассказала о Михайловых: муж – инженер, Нина – домохозяйка, у них двое детей и еще держат домработницу, и дала адрес, добавив, что сейчас их в городе нет, уехали. Изотов записал.

– Знаете, мне всегда было неприятно, когда Жорж даже просто разговаривал с какой-нибудь девушкой или женщиной. Конечно, глупо, я понимаю, но ничего с собой поделать не могла.

– Может быть, случалось что-нибудь и серьезное? Он не изменял вам?

Назарчук поспешно ответила:

– Нет, нет… Только не это…

– Хорошо, – безразлично проговорил Изотов, зная, что сейчас задаст самый важный для следствия вопрос. Как она среагирует на него? Он поднял глаза и, казалось, не видел ничего, кроме ее вишнево-красных губ, блестящих от помады. Спросил быстро и тихо: – Где вы находились в ночь на тринадцатое мая?

– Дома, – сказала Назарчук после едва заметной паузы.

«Лихо врет», – подумал Изотов, ничем не выдавая себя. Теперь весь их разговор приобретал иной смысл. Сдерживаясь, Изотов сказал, разделяя слова:

– А если хорошо подумать? Вас ведь дома не было…

Бледные щеки Назарчук заалели, она сжала кулаки и в каком-то бессилье проговорила с тоской:

– Ах, не все ли равно, может быть, и не было.

– Ну как знаете, хотелось бы услышать искренний ответ, – печально проговорил Изотов. – Придется на сегодня закончить разговор, но, надеюсь, мы еще встретимся.

Назарчук поднялась и медленно побрела к выходу. «Играет и лжет», – ответил себе Изотов на мучивший его все время вопрос.

Он собрал бумаги, запихнул их в стол и пошел обедать. В коридоре его нагнал Шумский. Они спустились в столовую, встали в очередь за талонами.

– Пиво будешь пить? – спросил Изотов.

Шумский энергично помотал головой:

– Мне нельзя, толстею.

– Напрасно. Раз толстеешь, будешь толстеть и без пива, – назидательно сказал Изотов и направился к буфетной стойке.

Принесли щи. Шумский густо намазал горчицей хлеб, Изотов пододвинул салат из свежих огурцов, налил пиво.

– Ну, что художник? – спросил он. Шумский покривился, махнул рукой:

– А, хлыщ, пижон… Два часа поливал грязью жену как только мог.

– Сходится… Отношения у них дрянь… Но, знаешь, Назарчук так и не призналась, где была тринадцатого.

Шумский что-то пробормотал, жуя; Изотов принялся за щи.

– Так что художник отпадает, – сказал он. – При таких отношениях с женой глупо подозревать его в убийстве. Но надо будет посмотреть, нет ли у нее еще кого-нибудь. Почему она скрывает, где была двенадцатого и тринадцатого? Странно, а? Не находишь?

– Знаешь что? – сказал Шумский, смеясь одними глазами. – Где-то я читал, что для нормального пищеварения человек должен пережевывать пищу семьдесят два раза. Когда же он ораторствует, то жует гораздо меньше и у него начинает болеть животик. Понял?

Изотов разрезал ножом мясо, сунул кусок в рот.

– Спасибо тебе, товарищ и брат… Всегда придешь на помощь в трудную минуту. Правильный ты у нас человек, Алексей Иванович… Только скажи, а семьдесят пять можно?..

Перечитав показания Гайдулина, Чупреев решил, что теперь-то найти Ольгу Николаевну – плевое дело: цирк – не университет с тысячами народу. И в Ленинграде он один. День рождения Гайдулина – в октябре. Красильников демобилизовался и приехал в Ленинград немногим более года назад. Программа в цирке менялась дважды в году. Что может быть проще?

Но первое же посещение дирекции цирка перепутало все.

До Нового года в Ленинграде выступала труппа, в которой Ольги Николаевны не было. В предыдущем сезоне гастролировала Ольга Николаевна Гауди, дрессировщица собак, 1890 года рождения; вдова. Чупреев занес ее на всякий случай в список, но тут же вычеркнул.

– И все? – спросил он удивленно администратора.

Холеный администратор слегка качнул седеющей головой:

– Как видите, все.

– Но могли выступать в это время в Ленинграде еще какие-нибудь артисты?

– О, понимаю, – оживился администратор. – У нас есть еще цирк на сцене. Кроме того, вам следует посмотреть областную филармонию, гастрольно-концертное объединение. Там полно цирковых артистов.

Чупреев потер высокий лоб, чертыхнулся про себя за наивность и стал прощаться.

Худая, молодящаяся женщина из областной филармонии, Софья Романовна говорила ласковым, усыпляющим голосом:

– Не волнуйтесь, найдем вашу Ольгу Николаевну, найдем, – и перебирала тонкими пальцами замусоленные картонные карточки. – Вот, пожалуйста, Ольга Николаевна Бирюкова, исполнительница старинных романсов. Ах, как она поет, если бы вы слышали! Ей-богу, не хуже Вяльцевой. – Софья Романовна приложила руку к сухой груди, закрыла глаза и пропела томно, фальшиво:

– Что-то божественное… Когда она поет, слезы навертываются, хочется рыдать. А голос какой! Густой, чистый… Контральто.

– Мне нужны цирковые артисты, – напомнил Чупреев.

– Да, да, простите, я совсем забыла. – Софья Романовна забегала пальцами по карточкам. – Так… Ольга Николаевна Бюлова – речевик. Не годится. Ага, Ольга Николаевна Вагнер. Это как раз то, что вам нужно. Правда, на афишах она Ватышева, но я думаю, вам это безразлично. У нее муж Тышкевич, они выступают вместе в оригинальном жанре под одним общим псевдонимом. Откровенно говоря, я не поклонница фокусов, хотя публика их обожает. Не терплю обмана, даже ничтожного, а тут один сплошной обман. Но не буду грешить: работают они безупречно.

Софья Романовна знала всех и о каждом имела свое твердое мнение, которое разрушить, казалось, уже невозможно.

Чупреев записывал:

«О.Н. Вагнер (Ватышева), 1927 г. рожд., оригинальный жанр, замужем;

О.Н. Горячева, 1928 г. рожд., гимнастка, замужем;

О.Н. Кузьменко, 1918 г. рожд., музыкальный эксцентрик, замужем;

О.Н. Разумова, 1930 г. рожд., акробат, незамужняя;

О.Н. Щеглова, 1926 г. рожд., канатоходец, замужем…»

– Скажите, а могу я узнать, где находились эти люди в какой-то определенный день – скажем, двенадцатого-тринадцатого мая?

Софья Романовна задумалась, поджав тонкие губы, сказала:

– Пожалуй, нет. Во всяком случае, это чрезвычайно сложно. У нас ведь актеры перекати-поле: все время в разъездах – одни здесь, другие там, иногда месяцами, третьи готовят программу… Так что выяснить, где они находились в какой-нибудь день, можно, наверное, только в бухгалтерии, подняв денежные документы.