В соответствии с этим среди буржуазии происходила решительная переоценка недавних ценностей. Материализм и атеизм осуждались; на смену им шли идеализм, мистика. Даже естественные науки, даже дарвинизм стали в специальных вариантах все чаще и чаще прикрывать собою реакционные социально-политические стремления. Гуманизм просветителей все более изживал себя и терял под собою почву. "Свободы" утратили свой вес и звон. Разум, техника делались оплотом капиталистического делячества, узкого практицизма. Все это в сильнейшей мере отразилось на психо-идеологии нашей революционной интеллигенции.
В ту пору рабочее движение на Западе выросло в грозную силу. Оно тоже определяло ум и чувства русского разночинца, но определяло их очень своеобразно. Вера Николаевна Фигнер, вспоминая о своем пребывании за границей в начале семидесятых годов, пишет:
- Мы видели конгрессы-ассоциации (в Женеве в 1873 г.): делегаты Англии, Франции, Италии, Бельгии, Испании, Америки и Швейцарии представляли собой сотни тысяч рабочих, вступивших в союз для борьбы с эксплоатацией труда капиталом. Невозможно было представить себе что-либо более величественное…
Видя, что на Западе политическая свобода не осчастливила народа и оставила незатронутым целый ряд интересов, мы ухватились за последнее слово домогательств рабочего класса и стали исключительно на почву экономических отношений. Мы считаем невозможным призывать русский народ к борьбе за такие права, которые не дают ему хлеба, вместе с тем, думая изменить существующие экономические условия, мы надеялись, подрывая в народе идею царизма, добиться демократизации современного политического строя. О гнете современного политического строя России, об отсутствии какой бы то ни было возможности действовать в ней путем устного и печатного слова мы и не помышляли *.
В. H. Фигнер - "Запечатленный труд".
О том, что именно так воспринималась политическая свобода на Западе нашими разночинцами, есть интересные признания и других мемуаристов.
Дебагорий-Мокриевич рассказывает о своем пребывании за границей:
- Швейцарская свобода была, как видно, не для всех, и мы оказывались здесь лишними. Да полно, только ли с нами, иностранцами, так бесцеремонна была эта полиция) Я сам в Женеве был свидетелем как жандарм бил "гражданина"; "гражданин" свалился па пол - дело происходило в участке - и жандарм принялся тыкать его в бока и брюхо своими сапожищами… Но что же это в таком случае за порядки и какая это свобода? Склонные и без того скептически относиться к политической свободе, только укреплялись в своем отрицательном отношении к ней, имея перед глазами подобные факты. Таким образом о "слиянии" с западно-европейским рабочим и думать больше не хотелось…1"
Дебагорий - Мокриевич - "От бунтарства к терроризму"
Наши революционные интеллигенты превосходно понимали, что политическое равенство "не осчастливило и не разрешило коренного вопроса об экономическом неравенстве. Они отлично подметили отсталость, упадок буржуазной демократии на Западе. Отсюда они сделали вывод: так как политические свободы "не осчастливили народа", то в м е с т о них надо бороться за социализм, за справедливое новое экономическое устройство общества. Социализм противопоставлялся политике. Не замечали, не видели, что классовая, экономическая борьба есть в то же время и борьба политическая, что революционные социалисты Запада, понимая всю условность и ограниченность "прав человека и гражданина", в то же время обращали эти права на пользу социализму, укрепляя и расширяя их в интересах рабочего сословия.
На противопоставлении социализма политике вырос отечественный бакунизм. Бакунин полагал, что основная задача революционеров заключается в разрушении государства, всякое государство основано на насилии, всякое государство ведет к социальному неравенству, в то время, как экономическая организация общества выражает подлинную связь между людьми. "Между революционной диктатурой и государственной вся разница только во внешней оболочке". Борьба за политические свободы, парламентаризм лишь усугубляют социальное неравенство. Главное средство, разрушающее государство, это - бунты, анархические восстания народа, доведенного нищетой до отчаянья. Но и нищеты с отчаяньем мало, чтобы возбудить социальную революцию. Они способны произвести местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освещенного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов,- нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно оказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетой, доводящею его до отчаяния, тогда социальная революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать…
На нашем знамени… огненными, кровавыми буквами начертано: разрушение всех государств, уничтожение буржуазной цивилизации, вольная организация снизу вверх посредством вольных союзов,- организация разнузданной чернорабочей черни, всего освобожденного человечества, создание нового общечеловеческого мира.1
1 М и х. Бакунин - "Государственность и анархия".
Эта проповедь Бакунина на первых порах вполне пришлась по нраву революционному разночинцу - семидесятнику. В политических свободах буржуазной демократии он не видел положительного содержания: наоборот, буржуазный правопорядок поддерживал сильнейшее экономическое порабощение. Нищеты, дошедшей до отчаяния, у нас было тоже сколько угодно. Стихийные бунты происходили издавна, "Общенародный идеал из глубины инстинкта" усматривался в общине. Полагалось, в России есть два основных враждебных друг другу лагеря: крестьянство, нищее, дикое, но с общинными навыками-и бюрократия, мешающая всякому развитию народной жизни в сторону вольных артелей. Интеллигенция призвана не вызвать, не возглавлять народную, социальную революцию, а сообщить ей только первый толчок.
Так появились бунтари- народники. В противовес Просветителям-шестидесятникам, еще не отделявшим Социализма от политики, бунтари резко их противопоставили друг другу. Отрицательное отношение к политической борьбе отчасти питалось также разочарованием в "эпохе великих реформ" и всеобщей реакцией. И в иных многих отношениях бунтари отличались от нигилистов-шестидесятников. Вместо естественных наук теперь увлекались социологией и экономикой. Вместо организации проповедывались стихийные восстания; вместо разума - инстинкт. Бакунин отрицательно смотрел на науку; по его мнению,- она служила только угнетению. Бунтари-бакунисты считали, что для работы в народе не требуется особых знаний, надо лишь верить в социальную революцию; цивилизация же подлежит коренному разрушению. Критически-мыслящая личность растворялась в народной стихии.
Однако не все революционные интеллигенты той поры разделяли эти взгляды. Бакунистам себя противопоставляли лавристы.
Лавристы сходились с бакунистами в утверждениях, что надо стремиться к социальной революции, что она неизбежна в России и что она устранит экономическое неравенство. Согласны они были с бакунистами и в оценке нашей общины. Политическую борьбу лавристы тоже отрицали в пользу социализма. Но бакунисты, надеясь вполне на крестьянскую стихию, признавали ненужной длительную и обстоятельную революционную, просветительную и организационную работу в массах; между тем, лавристы ее выдвигали на первый план. В противовес стихийности, инстинктам, чувству лавристы с особой настойчивостью отмечали значение личности и разума в исторических процессах. Лавров создал своеобразную философию истории.
- Может быть,- писал он в своих знаменитых "Исторических письмах",- в общем строе мира явление сознания есть весьма второстепенное явление: но для человека оно имеет столь преобладающую важность, что он всегда прежде всего делит действия свои и подобных себе на действия сознательные и бессознательные…
