Правда, сам ты при этом превращаешься в третью милашку.

Даже Хайта перестала видеть в нем парня.

— Рухаца будис!

— Хайта, кому я велела говорить по-людски?

— Красивица!

— А еще, как я учила?

— Лапка!

— Тьфу, лапка. — Огонька передернуло.

— Ну-ка пройдись, — велела Эрита, тоже взволнованная этим переодеванием. — Плохо! Что ты топаешь, как на плацу?

— Дьяволы, да меня маршировать учили, а не танцевать!

— Все надо уметь, — наставляла Лисси. — Смотри на меня. Ходи вот так. Руки держи локтями к телу, а не размахивай ими как граблями. Глядеть надо скромней, слегка потупив глаза. Не чертыхайся и не плюйся. А голос, какой грубый голос!

— Да он у меня ломается!

— Говори нежно, чуточку пискляво. Так принято у модных барышень. Чаще улыбайся, но не строй глазки. Глазки строят вот так. — Лисси показала, не очень умело, но доходчиво. — Ваше Высочество, давайте наложим ему ваты под корсаж. Вот сюда.

— Зачем?! — Огонек отпрянул, закрывшись ладонями. — Я не дамся!

— У девушки должен быть бюст.

— Хватит! Я буду девушка без бюста.

— Как все-таки тебя зовут? — пристала Эрита. — Не позывной, а имя?

— Рин. Ринтон, — бормотал Огонек, привыкая к ходьбе в девичьих башмачках. Как они ухитряются не падать? Ужасно неудобно. Кадетские берцы куда лучше!

— Значит, по-женски будет Рина. Моя кузина, ты запомнил? Рина Хавер.

— Да, сестричка! — яростно мяукнул Огонек нарочно тонким голосом, от чего Эрита захлопала в ладоши:

— Прелесть! О, мне всегда не хватало сестры!

— А мне не хватает револьвера, — огрызнулся он через плечо, врываясь в кухню. Без ремня и портупеи, в каких-то крючках и пуговках, он чувствовал себя изменившимся, будто на него направили колдовское жало и закляли стать женщиной.

В арсенале Безуминки нашелся остроконечный, хорошо заточенный нож для резки мяса. Огонек приложил его к голове, но как медиатор нож оставлял желать лучшего — через него доносились только невнятные слабые шепоты эфира. Нужен фунт литого железа, чтобы хоть как-нибудь вещать и слушать. Или треть фунта монетного сплава.

Пришлось повозиться, чтобы скрыть нож под платьем.

— Я готов. Теперь идем. Только я буду молчать!

— Молчать, моргать и улыбаться, — уточнила Эрита, зайдя на кухню и прикрыв за собой дверь. — Рин…

— Что, Ваше Высочество?

— Перестань. Никто не слышит. Ты никому не расскажешь про нас. — Это звучало как приказ. Или как мольба. — Ты все это забудешь. Я поступила глупо.

— А я еще глупей.

— Рин… — Она подошла ближе.

— У нас ничего быть не может, — почти твердо заявил Огонек, глядя в сторону. Дверь бесшумно приотворилась, внутрь прокралась пата и мягко устремилась на своих ножках к ведру с помоями.

— Это все случайно, — уверяла Эрита, подступая вплотную. — Нас обстоятельства заставили. Ты сильно сдавил мне шею, я была не в себе. Как в обмороке.

— Неправда, я не сильно. Ты сама…

— Замолчи. — Она закрыла его рот своим, и они остались так стоять, хотя рядом пата лезла в ведро и уже звучно чавкала. В приоткрытую дверь молча глядели из комнаты Хайта и Лисси.

— Ваше Высочество, — наконец промолвила дочь Бертона сквозь зубы, — нам пора идти.

Поезд Красного царя был еще далеко от Руэна, а в столице и вокруг нее творилось нечто тревожное и смутное.

На литургии помин-дня в кафедральном соборе и церквах ниже рангом звучали возбуждающие проповеди о ереси и колдовстве, что процветают в Красной половине и навлекают на Мир черное возмездие с небес.

Утренние газеты пестрели кричащими статьями, в которых ясно говорилось: «темные звезды» летят на зов дьявольской волшбы и падают там, где греховный мрак сгустился гуще ночи.

Самые беспардонные газетки прямо обвиняли Красную династию, и управление полиции отправило наряды в редакции и типографии, чтобы их закрыть за оскорбление величия.

На Парадных полях за городом расположился лагерем стрелковый полк, подчиненный принцу Цересу, а тем частям, что были расквартированы в столице, поступил приказ перейти к боевой готовности.

Утром многие заметили, как с севера стройными порядками подплывают дирижабли военно-морских сил — на выпуклых серебряных боках Молот Гнева и надпись «Имперский флот». Они пришли с островных баз, с Вейского побережья, и явились не затем, чтобы покрасоваться на торжествах в честь встречи Красного царя — один за другим дирижабли швартовались к причальным башням и высаживали морских пехотинцев.

Без перерыва мигали световые мачты, а у телеграфных станций появились патрули имперской гвардии. Носились неясные слухи, будто на станции, провода с которой идут в Делингу, была стычка синих жандармов с белой гвардией, стрельба и убийства. Туда вызывали пожарных — смывать кровь из брандспойтов, и фургоны мертвецких домов — вывозить убитых.

Иностранные посольства одну за другой слали депеши в свои государства, а посольские медиумы не снимали шлемов. Все ждали какого-нибудь заявления властей Двойной империи, но правительство хранило высокомерное молчание.

После литургии волнение достигло такой степени, что хозяева стали крест-накрест заклеивать оконные стекла бумажными полосками — так меньше риска, что домашних поранит осколками, когда начнется стрельба.

Лара объявила профессору Картерету свой позывной — Ласточка, — и в напряжении села под колпак. Жандарм пристегнул ее к креслу, поднес дозу гигаина, и учеба продолжилась. Сегодня профессор решил натаскать Лару на определение дистанции и направления.

Мерзкая вытяжка пьянь-травы жглась в желудке, но чувства от нее обострились, и Лара легко вышла в эфир, где блуждали все те же собеседники, что и вчера — Шельма, Ласка, Драгун и Лепесток.

— Шельма, привет! Это я, ты узнаешь меня?

— Конечно, детка. У меня память на голоса, не ошибаюсь.

— Я нашла себе имя, буду зваться Ласточкой.

— Тебе подходит, дочка.

Сосредоточившись, Лара вновь увидела Шельму — худая, болезненная, та сидела в шлеме, упершись локтями в стол.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Сегодня лучше. Спасибо. Об этом меня редко спрашивают…

— Ласточка, это здорово! Привет! — вмешалась Ласка. Лара отвела мысленный взгляд от Шельмы и постаралась увидеть Ласку.

Образ проступил перед глазами, словно выплыл навстречу из тумана, и у Лары сжалось сердце.

Эта девчонка была младше ее, вряд ли проходила посвящение. Губы Ласки улыбались, крылья носа вздрагивали, а выше ноздрей и слева до скулы лицо было грубым рубцом. Вместо глаз — уродливые щели. Ни бровей, ни ресниц.

— Привет. Я тебя вижу.

— Не надо.

— Хорошо, не буду.

— И я тебя вижу, — сказала Ласка после паузы.

— Это паяльная кислота, — вздохнула Шельма. — Надо следить за малыми детьми, вот что. Она тоже зрячий медиум. Теперь кормит всю семью.

— Не забывай указывать направление, — вмешался профессор. — Теперь запоминай — до Шельмы пятьсот миль. Видишь расстояние? Теперь скажи, сколько до Ласки.

— Можете болтать потише? — бросил с соседнего кресла Удавчик. — У меня много депеш, а эфир на столицу чудит, слова не проходят. Дайте мне отчитать все приказы, а после галдите.

Он был в форме, только без шляпы, и совсем не пристегнут. Похоже, ему больше доверяли, чем взбалмошной Безуминке.

— Занимайся своим делом, — сварливо ответил Картерет скрипучим голосом. — Здесь тебе не казарма, работай и помалкивай.

— Заткнись, ты, хрыч! — Удавчик щурился, улавливая чей-то голос, затем начал строчить скорописью по бумаге, лежавшей на краю пюпитра. — Э, Визи, хватай, и бегом во дворец — срочная для принца.

Жандарм-охранник схватил листок и выбежал из зала.

— Не обижайся, — попросила Лара Ласку. — Я не нарочно смотрела, так вышло.

— Ничего.

Она собралась перевести внимание на Лепестка, как вдруг услышала узко направленный голос. Лара сразу ощутила, что он идет по эфиру, как луч прожектора.