Подростки припустили вниз по улице. Наташа вручила Рыбе свёрток с кофе и сэндвичем, нырнула в пункт обслуживания мобильных телефонов, и вскоре вернулась с новенькой гарнитурой в руках. Вставила наушник в ухо, проводок спрятала в карман и объявила:

– Теперь мы можем спокойно болтать и ни о чём не беспокоиться. Все будут думать, что я говорю по телефону. И давай уже сюда мою еду!

Они шли в сторону набережной по улице 10-летия Октября. «Интересно, как объяснить Рыбе это название? – задумалась Наташа. – Эта улица названа в честь того далёкого времени, когда мир был ещё юн, и месяц Октябрь справлял свой десятый юбилей. Остальные месяцы пришли к нему с подарками. Старшие, особенно Январь, которому скоро должно было исполниться одиннадцать, смотрели свысока. А Ноябрь с Декабрём, ещё девятилетние, стояли чуть поодаль, смущаясь».

Но Рыба не интересовался названиями, он внимательно глядел по сторонам и отпускал сдержанные похвалы в адрес некоторых зданий. Пахло бензином и опавшими листьями. Вдали светился габаритными огнями комплекс «Москва-Сити».

И вдруг Рыба увидел Новодевичий монастырь, плывущий по укрытому сумерками скверу, над озером, над деревьями, над людьми и их короткими жизненными путями.

– Работа художника, – прошептал он, опускаясь на скамейку рядом с рестораном «У Пиросмани». – Прекрасен мир, в котором художники творят здания. У нас этим занимаются только мастера.

– Ну, у нас тоже мастера дома строят, – сказала Наташа и села рядом. – А художники картины рисуют.

Рыба удивлённо моргнул, заправил за ухо давно выбившуюся прядь. Видимо, последняя реплика привела его в замешательство.

– Наверное, опять недопонимание, – догадалась Наташа, – как в случае с рыбой.

Она выкинула в урну картонку из-под кофе, достала из кармана «талисман», погладила по чешуйчатой спинке.

Рыба, прищурившись, безмолвно любовался громадой монастыря. Стихли голоса, замедлилось движение транспорта. Только на противоположном берегу, на Бережковской набережной, копошилась огромная светящаяся масса, состоящая из сотен автомобилей, угодивших в пробку. Наконец Рыба нарушил молчание:

– Давай попробуем так. Мастера – это такие как я. Мы умеем делать что-то, что украшает жизнь. Мы делаем это на заказ. Получаем взамен деньги. Часто – живём в столице. Иного мастера с первого взгляда не отличишь от аристократа. Художники другие. Они не понимают и не ценят роскошь. Нет, это не главное, я сейчас попробую с начала… Художники всегда существуют на границе осязаемого мира и мира… Прости, я не знаю, как объяснить, сам я не художник. Словом, того мира, где танцуют духи. У художника всегда такой взгляд. Ну, как будто он смотрит внутрь себя, и при этом видит сразу весь обитаемый мир, но немного со стороны, понимаешь? Он в мире есть, но как будто его здесь нет, и весь мир – у него внутри. То, что создал художник, иногда может повторить искусный мастер – но это всегда повторение. Художники не повторяются. Их творения принадлежат всему миру. И они никогда не берут плату за свой труд.

– Как же они, бедные, живут? На что? – пожалела Наташа незнакомых художников из своих снов.

– Их берегут и кормят те, кто рядом с ними. Им открыты все дома и все двери. Большая честь – если художник разделит трапезу с обычной семьёй. Художникам очень тяжело соединять зримый мир и незримый. Тот, кто хоть как-то помог художнику, чувствует на своём лице дыхание этого незримого мира.

– А, поняла! Художники – это ваши шаманы. Это какой-то особый лар? А они главнее аристократов?

– Художник – совершенно особый, самый низший и самый высший лар. Никто по доброй воле не хотел бы стать художником. При этом всякий мечтает хотя бы на минуту оказаться рядом с одним из них.

– А ты никогда не хотел быть художником? Лепить то, что натанцевали духи?

– Нет, – без колебаний ответил Рыба, – тогда пришлось бы жить в какой-нибудь дыре, возможно, даже на окраине, среди безродных. Не курить, не пить кофе и ячменную настойку. Не валяться на тахте в своё удовольствие. А только бродить по границе и прислушиваться к голосам духов. А ещё художники… как бы это сказать… не могут создавать семьи.

– Им запрещено?

– Как же можно запретить семью? Они просто … я не знаю… наверное, не видят эту возможность. Как я не вижу людей, которые нас окружают. Ведь сейчас вокруг много людей?

– Нет. Сейчас – никого.

– А вон те двое, что пируют на веранде? – Рыба указал наверх. – Я всё-таки кого-то вижу.

– Это манекены. Куклы. Они не настоящие люди. Их сделали… мастера какие-нибудь, чтоб привлекать внимание к ресторану.

Рыба вернулся к созерцанию Новодевичьего монастыря. Наташа попыталась представить себе жизнь шаманов, бродящих по границе миров на голодный желудок. И тут начался дождь. Сначала он примерялся, редкими каплями намечая контуры, но вскоре припустил вовсю.

– Чувствуешь дождь? – спросила Наташа. Зонтика у неё с собой, конечно, не было.

– Ч-чувствую, – дрожа, ответил Рыба. – Чтоб его ветром унесло!

– Да, было бы неплохо, – согласилась Наташа. – Бежим скорее ко мне!

Они свернули во двор и помчались по асфальту, наперегонки с дождевыми струями. Старушки на скамейке запасных закутались в полиэтиленовые плащи и наблюдательный пункт покидать не спешили.

– Гляди-ка, старшая Ермолаевых никак со свиданки бежит!

И как они всё замечают?

Наташа обернулась к Рыбе, чтобы сказать ему об этом, но обнаружила, что он уже не бежит рядом с нею по лужам. Должно быть, окончательно вымок и проснулся. Ну, ничего. Скоро они увидятся вновь.

Наташа распахнула дверь подъезда и, не сбавляя ходу, кинулась к лифту. Скорее домой, там душ – и постель.

Оказаться между сбывшимся и предвкушаемым – особое удовольствие. Наташа лежала в кровати, чувствуя, как сон постепенно накрывает её кружевным одеялом, набитым перьями горного кота. Барабанил по подоконнику дождь.

Потом дождь затих. Наташа стояла посреди просторного светлого помещения. Свет лился откуда-то сверху. Видимо, в потолок были вмонтированы невидимые простым глазом осветительные приборы. В углу, на широком матрасе, сидел Рыба, закутанный в некое подобие оранжевой махровой тоги. Вокруг в беспорядке валялись подушки, думочки, простыни, покрывала. Одеяло, набитое перьями горного кота, лежало как-то небрежно, наискосок.

– Ты так внезапно проснулся! – сказала Наташа.

– Ты тоже всегда просыпаешься внезапно, – был ответ, – а я дёрнул во сне за скатерть и перевернул на себя кувшин с водой. Весь промок и проснулся от холода. Достал согревающий осушитель, чтоб его ветром унесло. Осушитель заклинило, среднее покрывало вспыхнуло, теперь надо после работы идти к мастеру, заказывать новое.

– А что, без этого покрывала совсем нельзя спать?

– Можно. Но неприлично. Я же не безродный житель окраины, чтобы довольствоваться только подушкой и одеялом, набитыми чем попало.

Наташа огляделась: кроме матраса и треугольного столика о пяти ногах (видимо, с него-то и свалился злополучный кувшин с водой), в комнате не было никакой мебели. Только на стенах висели сине-золотые узорчатые вышивки, заключенные в тяжелые фарфоровые рамы.

– Это твоя спальня? А почему нет окон? Или они заклеены плёнкой, которая отражает небо?

– Я же не потомственный аристократ, чтобы жить на поверхности, – непонятно ответил Рыба. – Хочешь, покажу тебе своё жильё? Сейчас мы находимся в комнате для сна – у меня их всего две.

– Чего так мало-то – две? – насмешливо спросила Наташа.

– Обязательный минимум – для чётных дней и для нечётных. Не люблю излишеств.

За одной из узорчатых вышивок скрывалась дверь. Из спальной комнаты для чётных дней вниз вела винтовая лестница. Везде было светло, как днём: но светильников не было видно.

Рыба показал Наташе библиотеку, видеотеку и музыкальную гостиную, три кухни, комнату для умывания, комнату для длительных водных процедур, туалет (почему-то только один), что-то вроде спортзала с развешанными по стенам орудиями пыток, комнату для отдыха с друзьями, комнату для приёмов.