– Давай, звони тогда.

– Непременно.

Идем на речку. Я смотрю на свой родной город словно бы в первый раз. Вроде ничего не изменилось, а вроде изменилось все. Трудно разобрать. Что-то неуловимо другое, незнакомое прорисовывается в воздухе, в контурах домов, в идущих навстречу людях, но это другое все равно кажется уже виденным не один раз. Я не берусь судить время, пусть время судит нас. Наверное, даже стараясь остаться прежними, мы все равно меняемся, таково свойство времени.

Река все та же. Размеренно и сонно несет свои воды из далеких болот на юге к водохранилищу на севере. Берега в городской черте изрезаны открытиями известняковых плит, щербатый известняк ступенями спускается к воде и пропадает в ее темноте. Тут неглубоко – благодаря этим плитам, по которым проходит русло – на середине реки можно спокойно встать на дно. Минуя город, река расширяется и становится глубже, разрезается небольшими островками, заросшими травой и деревьями; ее берега покрыты камышом и вдаются в луга или – что гораздо чаще – в густой лес, нависающий над ней мощными фигурами вековых стволов.

Мы стоим на мосту, соединяющем город с рабочим поселком и шахтой – самой первой, благодаря которой наш город и появился на свет, названной в честь ее основателя Кировской. Мост тоже Кировский. Сейчас шахта закрыта, горючие сланцы в нашей стране давно стали бесперспективным топливом, а вслед за ними и шахты по их добыче – бесперспективными предприятиями. Шахтеры – бесперспективной профессией, а город… а город, как ни странно, остался – искать свою, никому не ведомую, перспективу. Остались и люди, перепрофилировавшиеся в продавцов, менеджеров и еще бог знает кого. Продавать стало выгоднее, чем долбить породу отбойным молотком в забое.

Пока у нас есть нефть и газ, мы проживем, думаю я. Кое-как дотащим себя до жалкой старости, когда государство кинет нам в лицо копейки честно заработанной трудовой пенсии. Наш президент, который настоящий, с диктаторскими замашками, а не его жалкий двойник, которого он время от времени ставит вместо себя, дабы не столь очевидно идти в разрез с Конституцией, и его приближенные, конечно, при всем при этом бедствовать не будут, наживая миллиарды, но и нам утонуть не дадут. Не в их это интересах. Только великой страной, которая вспарывает землю шахтами, взрезает стратосферу космическими аппаратами, строит заводы и фабрики, нам уже не быть. Ведь по-настоящему великая страна – это страна, в которой власть опирается не на амбиции и корыстолюбие отдельно взятого человека, а на собственный народ – единственное достояние любой уважающей себя страны.

Из моей экзистенциальной рефлексии меня выводит Петр:

– Тысячу лет здесь не был, пойдемте к воде спустимся.

– Пойдем.

Мы спускаемся по пологому косогору, зеленеющему свежей травой; кое-где из ее зеленых косм пробиваются желтые цветки мать-и-мачехи. Садимся у воды прямо на известняковые плиты, что острыми клыками торчат из земли, гладкими белыми ступенями спускаются к воде.

Река неспешно несет свои воды в известняковой расселине, на середине образуются завитки водоворотов, у берегов качаются пряди осоки, течением тащит коряги и прочий сор. Изредка плескает серебристая рыбка, бросая на солнце слепящий блик. Река была здесь всегда, за тысячи лет до нас, она продолжит течь и после нас. Эти воды не запомнят всех людей, что когда-то бросали свои отражения на их мутную гладь. Люди уйдут, река останется.

– Как в армии-то было? – спрашивает Петр, он в армии не служил.

– Да по-разному там было, ничего особенно интересного.

– А в каких войсках служил? – это уже Артем, он, в отличие от Петра, армию прошел.

– В инженерных.

– Сплав науки и отваги?

– Вроде того.

– Я тоже в инженерных. Сначала в десант, в Псков, взяли, да быстро выгнали. Сослали в инженерные под Оренбург. У вас какая строевая песня была?

– Сплав науки и отваги и была.

– Начало помнишь?

– Всегда мы помним о былом…

– Как шли отцы дорогой славы… – продолжает за меня Артем и мы затягиваем куплет строевой песни солдат-инженеров.

Мимо проходит рыбак – старичок в выцветшей телогрейке, с удочкой-телескопичкой и ведром, в котором плещется улов.

– Как клюет? – обрывает песню Артем, обращаясь к рыбаку.

– Клюет, – коротко отвечает старичок и идет дальше.

Артем тут же забывает о нем и подхватывает припев песни. В две глотки мы доводим ее до конца.

Петр в это время швыряет камни-гладыши по поверхности реки. Гладыши проворно скользят по воде и долетают почти до противоположного берега. Закончив с песней, я тоже беру с земли гладыш и с размаху запускаю его. Камешек делает три неуклюжих прыжка и с брызгами плюхается в воду метрах в трех от берега. До Петра мне далеко. Я бросаю эту затею.

– А куда на работу планируешь устраиваться? – спрашивает меня Артем.

Я раздумываю над его вопросом. И вправду – куда? Зачем и почему? Эти мелочи способны свести с ума, но именно из них и сплетается паутина, которую мы принимаем за действительность.

– Не знаю еще, не решил. Куда возьмут, в конце концов. Менеджером каким-нибудь пойду, в офис сидеть. Менеджеры сейчас везде требуются, главная профессия века или вроде того.

– В ментовку не хочешь? У тебя же вроде батя – мент…

– Вот поэтому и не хочу. Диалектическое отторжение на генетическом уровне, если можно так сказать. Хватит уже ментов в семействе.

– А по мне так – нормальная работа, платят ничего и полное государственное обеспечение…

– Ну, это как посмотреть. По-моему, крайне бесполезная и бессмысленная работа. Люди должны уметь самостоятельно решать свои проблемы, обходясь без полиции, судов и прочих бюрократических институтов, навязываемых нам государством. Общественный договор это называется.

– Что-то плохо они без них обходятся, – смеется Артем. – Ерунда какая-то обычно получается, фигней называется.

В общем-то, он прав. К сожалению, человек так и не научился жить самостоятельно. С темных первобытных времен и до наших светлых дней мы нуждаемся в ком-то или чем-то, на кого можно было бы переложить свою ответственность, транспонировать свои страхи перед неизвестностью. Этот паразит – государство – не отомрет, пока он необходим нам как кислород.

– Все равно работа неблагодарная. Грязь и тоска. И государственное обеспечение, я тебе скажу, благо сомнительное, в особенности, если учесть, как наше государство любит его предоставлять, да и вообще что-то предоставлять.

– А я бы пошел… – вздыхает Артем.

– Ты? В менты? – вмешивается Петр, – Не смеши.

– А что такого? – Артем переводит взгляд на него.

– Да ничего. Просто смешно.

– Ладно вам горячиться, – я мирно улыбаюсь, – давайте лучше выпьем.

– Давай.

Мы стукаемся бутылочными горлышками и выпиваем пива. Во рту горьковатый солодовый привкус, слегка пощипывает губы.

Солнце медленно опускается по рассеченному белыми шрамами облаков небосклону, начиная плавно закатываться за верхушки деревьев на том берегу, – потихоньку наступает вечер. Хотя, конечно, вечера в мае – учитывая, что на носу вообще сезон белых ночей – светлы и не нагоняют такой тоски на сердце, как, скажем, вечера в октябре или феврале, но все-таки вечер – это вечер, это время зрелости и осмысления, время опыта и утрат, и это наводит на определенные мысли. Я смотрю на реку. Вода рябит под легким натиском ветра, рассеивая красные искры от закатных лучей. Время идет, река течет. А мы сидим на берегу и ничего не ждем. Наслаждаемся.

Выпиваем еще пива. Швыряем на спор камешки-гладыши – у кого дальше полетит. Выигрывает Петр.

По-прежнему сидим на известняковых плитах, разговариваем. Солнце гладит наши лица красноватыми ладошками, что тянутся сквозь нестройные ряды деревьев на противоположном берегу. Изредка налетает порыв ветра, который треплет наши волосы и пытается забраться под одежду.

– Что-то я устал смотреть на эту воду, – говорит Артем, – может, в город вернемся?

– Поддерживаю, – говорю я. – Только по городу пройдемся, на одном месте сидеть надоело.