— Отец так и не приехал. Разве позволят в такое время остановить комбайн. Погода как по заказу, только убирать, — проговорила она.

Помолчали. Тихо было в избе.

— Мам, а летом на стройке бывают сильные ветра, тогда сплошная пыль поднимается… — пожаловался Саша. — Шлак, цемент, известь — все летит в лицо. Бригадир кричит, рабочие не слышат — ветер мешает, А зимой тоже кладку ведут. Раствор льдом покрывается, лицо деревенеет. Когда пурга — снегом заносит конструкции, кирпич. Целыми днями откапываем. Весной заладят дожди, машины с раствором и кирпичом буксуют в грязи, бульдозера их вытаскивают. А мы поработаем немного — бежим в бытовку сушиться. Потом опять идем работать. К концу дня все равно вымокнем до нитки.

Саша замолчал, он выговорил все, что готовился сказать мамане по приезде, что накипело в нем против стройки, против города. Тогда ему представлялось, как она скажет: «Господи, да на кой шут тебе такие мытарства среди чужих людей? Иль у нас в колхозе дел нет!?»

Но мать после его жалоб притихла, ушла в себя.

— А я ведь говорила тебе, сынок, — с мягким укором наконец сказала она, — не уезжай, оставайся дома. Чем тут не жизнь?

Саша, виноватый за свое давнее ослушание, покаянно примолк, и мать, считая, что сказала слишком резко, успокоила:

— Ладно, спи. Я тоже пойду прилягу. Отца, видно, не дождешься…

Она ушла, и тут в горле у Саши вдруг вскипели и стали душить слезы. Он резко повернулся со спины на живот, уткнулся лицом в подушку. Несчастнее его, думал сейчас Саша, не было на свете человека. Никто не хочет понять, даже мать, как ему одиноко и тоскливо в чужом городе.

Больше всех винил он в своих несчастьях учительницу, преподававшую им в восьмом классе математику. Невзлюбила она его, ставила весь год несправедливые двойки. Саше учительница тоже опротивела, ее вид и даже голос раздражали его. Она вообще отбила у Саши всякое желание к учебе. И он не пошел в девятый класс. Тем же летом им вздумалось с Вовкой Крыловым прокатиться на председательской «Ниве». Хотели успеть, пока шофер ходил обедать, выехать на автостраду, промчать с ветерком по асфальту и вернуться, поставить машину на место. Но шофер догнал их на другой машине, отвез в райцентр и сдал в милицию. После этого никакой жизни не стало Саше в селе, и осенью он уговорил старшего брата взять его к себе в город. На дорогу отец сказал совсем обидное: «Пусть его там жареный петух поклюет, куда следует». Он не мог простить Саше угона машины. Хотя сам, когда был маленький, катался с ребятишками верхом на телятах. Телята паслись за селом, они ловили их и обучали езде. Все это Саша знает со слов самого отца. Однажды он ехал на телке по выгону, а навстречу шла бабка Анюта. «Милок, это никак наш телок. У нашего такая же масть: пегый и звездочка на лбу». — «Так я тебе, бабка Анюта, и отдам своего телка. Наш тоже «пегый», только обученный, а ваш нет. Ты сначала обучи своего пегого со звездочкой…»

В городе Сашу нигде не брали на работу, потому что он был малолетка. Наконец брат устроил его каменщиком, но жена брата оказалась неприветливой. Косилась на каждый его шаг в квартире, не ускользало от ее внимания любое Сашино движение. Стоило ему помыться в ванной, она затем долго натирала ее содой. И Саша ушел в общежитие.

В комнате общежития соседи по койкам все были старше его, в выходные дни часто устраивали гулянки. Саша в них участия не принимал. Вольный разговор и шутки в компании, громкая магнитофонная музыка звучали для него тоскливо и непонятно. Он уходил на улицу, где в парках и скверах распускались не те цветы, которые он привык видеть. Листья на кленах и тополях хоть и походили на листья сельских деревьев, но все равно были чужими. Ему хотелось своего воздуха и своего солнца.

Глубоко за полночь его будил кто-то, весь пропахший бензином, звал голосом отца: «Сань, Саньк! Проснись, а то мы с тобой так и не увидимся! Проснись же! Не хочешь? Ну, ладно, тогда приезжай ко мне на поле. Приедешь?»

А утром заявился дед. Тут Саша уже не спал, потягиваясь, нежился в постели, с неловкостью вспоминал недавние ночные слезы. То, что вчера было безысходным, сегодня виделось простым и ясным. Вот сейчас он встанет, оденется и, выйдя на кухню, скажет матери свое решение.

Но пока на кухне кряхтел дед. Постукивая палкой об пол, он прошел к своему обычному месту, к лавке у столба, подпирающего матицу. Слышно было, как уселся.

— Что, Лукерья, никак Санек возвернулся?

— Приехал.

— В отпуск или как?

— Кто его знает. Жалуется, тяжело.

— Тяжело… — повторил дед и погрузился в долгое стариковское молчание. Потом сказал: — Пусть приходит, как встанет.

Саша застал деда во дворе. Он что-то стругал на верстаке. В открытую Сашей калитку влетел ветер, пробежался по двору.

— А, Санек, здорово, здорово! С прибытием!

Бабка заохала, застонала и пошла по избе вспугнутой наседкой. Собрала на стол, уселись кушать, но для деда это застолье было только предлогом. Он тут же приступил к расспросам.

— Ну-ка, расскажи, какие там дела вершишь?

— А какие? Стены кладем…

— Что за стены?

— Доменную печь строим.

— Какую такую печь, ай ты печник?!

— Нет, дед, в доменных печах металл плавят.

— Вот как! — изумился дед. — Металл! Тогда слушай: у нас тут на вилы и топоры нехватка, а без них в хозяйстве не обойтись. Ты не можешь там посодействовать, чтоб их больше выпускали? Я тебе вот какую штуку покажу, а ты полюбуйся… — Дед расторопно вышел из избы и принес со двора заржавевший, треснутый на изношенном обухе колун, стал вертеть его перед Сашей в заскорузлых руках. — Полюбуйся! Чем мне дрова колоть, особо коряги, свилеватые чурбаки?..

— Что ты всякую нечистоту несешь к столу? — упрекнула его бабка.

— Ты не мешайся… — дед отложил колун, вытер руки и снова сел за стол. — А у тебя там как раз по этой части можно…

— Ладно тебе, пристал к парнишке, — недовольно выговорила бабка.

— Доменную печь наш Саша строит! Доменную, поняла? Металл будут в ней варить! — дед повысил голос и потряс ложкой. — Не то что вон твоя дымилка. Ему на нее раз плюнуть — и сделает. Вот завалится она у тебя, а он приедет и новую складет. Только кирпичи успевай подавать.

…Из гостей Саша ушел в досаде на деда. Совсем заговорил его старый, а Саше и рта не дал открыть. «Печку бабке сложить… Поезжай, посмотри какие там «печки» ложат, про свою тогда и не заикнешься».

Мать была на откормочном комплексе. Саша неприкаянно ходил по пустому двору, вокруг дома. Поездку к отцу в поле все откладывал. Что-то его удерживало. Можно бы заняться делом, помочь матери по хозяйству, но на душе было неспокойно, работа не шла на ум.

Прибежала на обед мать, всполошилась:

— Сынок, ты к отцу-то иль не ездил? Да как же так? Он ведь теперь заждался. Езжай! Прямо с тока машины ходят. Спросишь, котора от Вдовина комбайна хлеб возит?

Сашу ободрили слова матери, он повеселел. Собрала она и узелок, гостинец отцу. Когда Саша вышел, мать крикнула в дверь, с намеком помигала глазами:

— Ты там это… уж разговаривай с отцом-то. Может, он тебе чё скажет…

Скоро он мчал в машине по проселочной дороге. Отец работал на самом дальнем отделении, путь был неблизкий. Быстрая езда еще больше возбудила Сашу. Летели навстречу, мелькали мимо валки пшеницы, убранные поля со сдвинутой к краю соломой, молодой, золотисто сверкающей на солнце. По жнивью кое-где уже пролегли черные полосы пашни. Все это — и быстро летящая навстречу черная пашня, и валки, и блестящая стерня — медленными от горизонта кругами уплывало назад, оставаясь где-то за пыльным хвостом машины.

Шофер, командированный горожанин, свернул с дороги и прямо по стерне поехал к пылящим недалеко комбайнам. Пристроился к одному из них и вел автомобиль следом уже на малой скорости. Саша увидел отца со спины в открытой кабине, по лесенке вбежал наверх, стал сзади отца.

— Пап! — радостно крикнул он сквозь шум.