— А ещё, мой сослуживец два месяца провалялся в инфекционке — заразился от родного попугайчика пситтакозом, — не унимался заводящийся Александр.

Парень поднялся со скамейки, стряхнул крошки и, похлопав сочувственно по спине мальчонку, отправился к выходу. Саше, даже привиделся его разочарованный и наполненный слезами взгляд: кажется, обидел…

— Папа, — требовательный тон и изломанная бровь и Александр несётся вслед за парнем:

— Я исключительно нудный старый офицер, не примите за наглость мое приглашение…

Сгорбившаяся словно под грузом спина выпрямляется, да и сам парень, словно оттаивает от скуки, которая чуть не взяла его в плен. Он удивлен, но и майор не меньше — он пригласил куда-то молодого мужчину! Протягивая руку, он уже не слышит ответа, только чувствует прохладную сухую ладонь, доверчиво не по-мужски ложащуюся сверху: "Волохов".

— Можно Женя или… лучше так… Немного холодно для прогулок, но если вы приглашаете — я буду рад.

Они кормили всех: и уток и собак; в зоопарке покормили злющего ворона, который спустился неизвестно откуда и попытался выклевать глаза майору. Макс, умотавшийся неизвестно откуда взявшимся у отца энтузиазмом заснул у него на руках и Женька, отыскивая ключи от машины Саши, обшарил все карманы, доводя щекоткой до исступления «ревнивца». Только предупреждение разбудить Макса и самому найти ключи, спасло его от пытки. Женя жил недалеко от парка. Он не посмел вступить в этот наполненный семейным покоем мир и стоя у ворот, провожал отъезжающий автомобиль. Он вытерпел только неделю и позвонил Волохову.

— Я задолжал вам прогулку. Хочу вернуть долг, но на улице холодно — приходите ко мне.

Александр не отказался. Пришел с сыном и тортом. Ели торт, запивая теплым молоком — Женька простыл и холодильник был завален «животиками» с дешевым молоком.

Жарили картошку и опять с хохотом ели её из сковородки, потому что тарелок в его доме почти не было — одиночка. Но безумно по-доброму, искренне и тепло. Воробушек, так прозвал его Волохов, старался удружить гостям и перестарался — к концу вечера сам разболелся окончательно и слег. Макс остался сторожить парня, поглаживая намокшие от испарины кудри и стараясь упросить дядю Жеку поспать, придерживая маленькую кружечку в руках, заботливо поил его теплым молочком и накрывал сбившимся одеялом. У парня был жар — то ли нервы, то ли простуда. Майор отвёз домой Макса и вернулся к Женьке на ночь. Просто сидел рядом и гладил сухую холодную ладонь и пылающий лоб — температура упала к утру.

Осенний парк, наполненный теплыми мягкими запахами, стал местом для их встреч. Он стеснялся своей неустроенности и того, что майор упорно платил за их «семейные набеги» в тихом пустом кафе. Зимой стало совсем тяжело приходить на прогулку — майор был в командировках и не мог извещать о них Женю . Тот, промаявшись у ворот час, замерзая в осенней прохладной куртке, укутав розовый нос в старый ободранный шарф, уходил и приходил вновь, упорно отбивая холодный ритм ногами в кроссовках. Но, когда майор показывался в конце улицы, а с наступлением холодов, он привозил пацана на «немолодой» ауди, как он её сам обзывал, и тогда Женька от радости зажмуривался и раскрывал объятия им двоим, но в них падал только один — одетый в теплый пуховой комбенизончик малыш в пушистых варежках и валеночках, привезенных отцом с севера. Второй, упорно прятал улыбку в подтянутый ворот свитера — ему не терпелось обнять Женю, взять за руку, поправить обмёрзшие инеем золотистые пряди… Но он не мог — только передавая мысленно приветы от стучащего бешено сердца, через ладони своего сына. Так они и вели Макса в зимний парк аттракционов, держась за руки и, не смея повернуться друг к другу. Протянутый через Макса мост, надёжно удерживал их от безумств. Карусели кружили им голову похлеще вина. Не сводя взгляда с ребёнка, они были в эти мгновения вместе. Они отогревались яблочным сидром, невольно касаясь друг друга кончиками стылых пальцев. Тесный столик на двоих с трудом вмещал маленькую компанию.

Один раз они задержались до ночи и просто разговаривали — болтали. Майор чувствовал себя с парнем ровесником. Он помолодел и больше не выглядел скучным и забитым солдофоном. Только жена, редко бывающая дома не замечала этих перемен. Тёща молчала. Понимала. И молчала: при такой жене — грех не завести любовницу, но это было заблуждение. Макс спал, прикорнув на коленях Женьки, надежно укрытый подбитой мехом отцовской курткой — маленький птенчик нашел свою стаю. Они были вместе, и это была их тайная семья. Макс не открывал её никому, а усталый майор молчал подавно — он не видел в этих встречах компромата. Просто дружба двух людей. «Троих» — мысленно добавлял Волохов.

Когда Любушке донесли, стало поздно отмахиваться от проблемы, но она сдержалась. Не попросила развода, ни увеличения довольствия на пацана, потому что сама хорошо зарабатывала. Просто попросила съехать из квартиры и не демонстрировать свои отношения (а и нет никаких отношений) перед ребёнком. Она хоть и продвинутая девушка, и взгляды у неё самые либеральные, но имидж ломать не хотелось. Семья есть семья — отпуск вместе, а там хоть в борделе гуляй: « Твои генералы не лучше. Не комплексуй и живи спокойно».

« И все-таки, она у меня умница», — восхитился Волохов. И ушел жить на квартиру к тёще.

Откормленный утренними блинами, он шел в родной дом напротив своего нынешнего местопребывания и будил растрепанного с утра сына. Кормил его хлопьями, вливал стакан молока и тащил на шее в садик. "Вот какой у меня папа", — гордо придерживая фуражку отца, посматривал по сторонам Максик.

Пару тоскливых недель, он не видел Женю. Не звонил, не тревожил. Тот молча ждал. Ждал обоих и не выдерживал. Через пять дней, парень просто вошел в ледяное озеро в одежде и так и стоял. Пока полицейский не пожертвовал своим здоровьем и, оголив белые ноги, расталкивая вокруг ледяную воду, не подошел к нему и не оттащил полумертвого парня из озера. Обоих отпаивали в караулке парка горяченным виски. Спирт пришлось применить наружно, хотя это и против мужских правил.

В этот день Женя переболел Александром. Он больше не появлялся в этом парке — сменил его на двор в Академии. Красивые старинные аллеи, лошади — пошехонцы, развозящие по территории больницы бидоны и кастрюли. Он подходил и грелся рядом с ними. Обнимал и расчесывал тяжелые потные гривы. А потом, так же молча, отстранялся и невидящими глазами смотрел на мужчину с присыпанными пеплом волосами. Понимание приходило медленно и больно — не он…

А Саша неудачно прыгнул с парашютом. Сломал руку и теперь прогуливался с сыном в парке каждый день. Максика не водили в садик и парень высыпался в бабушкиной квартире, рядом с отцом. Полевых больше не было, а штабная ссылка мучила его бюрократизмом и скукой — по звонку сел и по звонку же и лёг. Он задерживался на работе, все ещё недоумевая: как же так вышло и все счастье в его жизни закончилось и была ли его семья счастлива. Откуда в последнее время появилось желание жить и летать. Возвращаться из командировок, завершая все дела впопыхах. Отказывая сослуживцам в том чтобы раздавить стопку — другую коньячка после работы. Он нёсся к Жене. Это был его личный мир и личная слабость. Но он там набирался любви — сытый волк переставал быть хищником. А сейчас он превратился в тряпку. И задор, с которым он жил прежде отключаясь на полевых и стрельбах от скуки и обыденности — пропал. Как он мог не заметить, что ушла и жизнь из вен — осталась пресная вода с минимальным набором микроэлементов, питавших сильное поджарое тело , но не оставляющая надежд на страсть и желание. Всё это ушло. Незаметно вылилось в брешь под названием — мои чувства к Жене. Не к жене, а именно к Жене!

Рука заживала быстро. Да и перелом то был простенький, но комиссия по-прежнему не торопилась отпускать его с бумажной работы. Он зверел, писал рапорт об увольнении, но и это не удалось сделать. Слишком молод. Хочешь, переводись на контракт и увольняйся после его окончания. Но на контракт не давали разрешение медики. Пока, не давали. Стал попивать в теплой околоштабной компании, да так крепко, что тёща сперва ушла квартировать, как она сама выразилась на зимние квартиры к дочке. А вскоре, обнаружив любимого зятя в обезображенной за время холостяцкой жизни квартирке, выставила его за порог, оговорив условия возможного возвращения. К ребёнку, он не приходил, что было для него самым страшным ударом — Максимку любил. Как мог, как умел, как научили. Забыл дорогу в детсад — было стыдно и позорить малыша не хотелось. И всё бы так и завершилось — ничем, если бы Волохов, не растрачивая привычную злость на «полевых», не избил бы сослуживца. Начальство призадумалось, пошевелило извилинами и выпустило его восвояси в отпуск, для поправки здоровья и имиджа. Профилакторий, в который его определили, был небольшим ведомственным борделем. Выпить не наливали, а вот всё остальное — милости просим до полуночи, номер в вашем личном распоряжении. Промаявшись, пару дней на природе, Волохов собрал вещички и смылся. Привычная тишина обезлюдевшей квартиры, угнетала. Забрал сына пораньше и пошел гулять. Привычной дорогой по тропинкам парка, останавливаясь на перекус для белочек, покататься на упрямых пони, выпить чашку кофе и… Всё как обычно. И скамейка на месте, и даже парень на ней сидит. Максик рвёт руку, выкручивает ещё болезненный сустав: « Это же наш Женя!» Он несётся срывая на ходу рукавички, ветер срывает с мелкого шапку, тормозит лишь налетая всем телом на незнакомого.