– Как вас зовут? – спросила Касатонова, чуть понизив голос, придав ему легкую хрипотцу и подпустив немного, совсем немного, тайны.

– Леня, – ответил красномордый и тут же спохватился: – Леонид Валентинович Цокоцкий.

– Цокоцкий?

– А что вас удивляет?

– Ничего, я повторила, чтобы лучше запомнить. Красивая фамилия, мне нравится.

– А вы, простите?

– Касатонова.

В это время дверь поддалась и, если бы Гордюхин вовремя не подставил мощное свое плечо, могла бы рухнуть всей своей тяжестью прямо на площадку. Вместе со слесарем они удержали дверь в вертикальном положении, потом развернули и прислонили к стене. Вход в квартиру был открыт.

Первым туда бросился Цокоцкий.

– Прошу прощения. – На его пути встал Гордюхин. – Чуть попозже... Сейчас приедет опергруппа... Вот они, кажется, остановились во дворе... Только после них. Извините.

– Может быть, ему нужна помощь?! А если он еще жив?! Так же нельзя!

– Да? – Гордюхин склонил голову набок, подумал, прислушался к звукам во дворе, потом блуждающий его взгляд остановился на Касатоновой. – Екатерина Сергеевна... Вы все-таки участница осмотра места происшествия... Загляните, пожалуйста, в квартиру. Может быть, товарищ прав, и мы можем оказать помощь соседу.

– А вы?

– Ну что ж, пойдемте вместе. А вас я прошу оставаться на площадке, – обернулся он к слесарю и Цокоцкому. – Если появятся любопытные – пресекать, – Гордюхин кивнул на приоткрытые двери других квартир. И шагнул внутрь. Касатонова опасливо прошла вслед за ним в прихожую. – Ни к чему не прикасаться! – предупредил Гордюхин.

– Поняла.

– Повторяю – ни к чему! Выключатель, дверные ручки, стены, полки, зеркала!

– Поняла, Николай Степанович.

Пройдя в комнату, Гордюхин остановился. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться – Балмасову уже ничто не поможет. Достаточно плотный, можно даже сказать, мясистый человек лежал на ковре в распахнутом халате, обнажив волосатую грудь. Струйка крови вытекала из-под затылка, скорее всего, именно туда был нанесен удар, выстрел или что там еще, от чего умирают такие вот мощные люди.

– Давайте-ка сюда свою машинку. – Не обращая внимания на слабое сопротивление Касатоновой, Гордюхин взял у нее из рук фотоаппарат, довольно быстро в нем разобрался и сделал не менее десятка снимков – лежащий у кресла человек с зажатым в руке пультом управления телевизором, пустой журнальный столик, задернутые шторы с едва заметной щелкой между ними, посуда в шкафу, рюмки в серванте. Он даже сделал снимки, которые показались Касатоновой совершенно излишними, – раскрыв дверцу бара, снял все его содержимое.

– Видимо, хотел включить телевизор, но так и не успел, – Касатонова показала на пульт, зажатый в мертвой руке.

– Возможно.

– Есть другое объяснение?

– Все может быть, – пожал плечами Гордюхин, и эти слова задели Касатонову; видимо, множество прочитанных детективов без начала и без конца убедили ее в том, что криминальные загадки вполне ей по плечу.

– Вы со мной не согласны? – поворотила она к участковому изумленное свое лицо.

– И да, и нет.

– Поясните, Николай Степанович!

– Могу. – Гордюхин, не торопясь, сделал еще несколько снимков. Даже в туалете не поленился щелкнуть не то два, не то три раза. «Плакала моя пленка, – подумала Касатонова. – Все тридцать шесть кадров отщелкает, разоритель».

– Мы зашли сюда и убедились – свет выключен. Он что, в полной темноте вечером сидел? И убийство произошло в полной темноте? На столе ни фига, видите? Так не бывает. Когда придете домой, взгляните на свой стол – так не бывает.

– Зажигалка вот лежит...

– Зажигалка не в счет. Она только подчеркивает пустоту и чистоту стола. Телевизор выключен, а пульт в руке... Так не бывает. Мужик лежит в халате почти на голое тело... Значит, встречал близкого человека, постороннего не ждал.

– Вывод? – спросила Касатонова.

– Здесь уже после убийства кто-то хорошо поработал.

– У него телефон с определителем...

– Не прикасаться! – как от боли вскрикнул Гордюхин. И тут же, направив аппарат на телефон, щелкнул, причем два раза щелкнул, опять заставив Касатонову пожалеть о пленке, а пленка, между прочим, сто рублей стоит, подумала она. – Только специалист из опергруппы. Нужно знать систему этого определителя.

– У меня такой же. Нажимайте вторую кнопку из правого ряда, и он вам выдаст все телефоны, с которых ему звонили последние сутки.

– Очень хорошо, – рассудительно проговорил Гордюхин. – Специалист это, надеюсь, знает. Если не знает, вы ему подскажете. Ему, а не мне. Я – темный.

– А я?

– Вы посторонняя.

– Я – понятая.

– Значит, ваша задача сидеть в сторонке, все видеть, все слышать, при всем присутствовать, а в конце внимательно прочитать протокол и подписать. Если все в нем изложено в полном соответствии с вашими впечатлениями. – Гордюхин подмигнул, чтобы смягчить назидательность своих слов.

В это время из коридора послышались голоса, в комнату вошли несколько человек и, судя по их уверенному поведению, вошли по праву – это и была опергруппа, которую дожидался Гордюхин. Началась обычная работа, которая в таких случаях и бывает. Фотограф, прибывший вместе с оперативниками, включил свет, отдернул шторы, чтобы снимки получились получше, в сторонке на диване расположились Касатонова со слесарем. Он улыбался терпеливо, снисходительно, как бы прощая всех присутствующих за бестолковое их поведение. Мордатый мужик с чемоданом, тот самый, который первый ударил в колокола и сообщил о смерти Балмасова, тоже вошел, бросился к убитому, замер на какое-то время. Все так же не выпуская чемодана из рук, отошел к окну и отвернулся, не в силах смотреть на происходящее.

Капитан окинул взглядом комнату и почему-то сразу выделил Цокоцкого.

– Убахтин, – представился он, протягивая руку. – Это вы звонили в милицию?

– Я звонил.

– Как узнали об убийстве?

– В окно заглянул.

– Так, – Убахтин подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. – В окно заглянули?

– Видите, вон электрик на люльке лампочки меняет? – Уловив в глазах капитана сомнение, Цокоцкий решил пояснить все еще раз. – Вот он и поднял меня к окну на своем приспособлении. Пятьдесят рублей, между прочим, содрал. Можете у него спросить, думаю, не откажется подтвердить. К самому окну подвел свою люльку.

– Так, – вопросов в глазах капитана не стало меньше. – Допустим. А почему вы решили заглянуть в окно?

– Видите мой чемодан? – Цокоцкий поставил на свободное пространство у дивана небольшой чемодан. – Видите? Это мой чемодан, – видя, что ему не верят, он начал нервничать. – Видите мой чемодан? – спросил он капитана уже, наверно, в десятый раз.

– Вижу.

– Ну вот! – воскликнул Цокоцкий. – Я и говорю!

– Слушаю вас, – тоже растерянно произнес Убахтин, не понимая, что хочет сказать щекастый гражданин.

– С этим товарищем, – Цокоцкий показал на труп, – мы должны были сегодня лететь в командировку. Встретиться договорились в аэропорту. Я приехал, а он нет. Не смог. Как видите, по уважительной причине.

– Согласен, причина уважительная, – кивнул капитан, не спуская глаз с Цокоцкого.

– Объявили регистрацию, объявили посадку, объявили об окончании посадки, а его нет. Он шеф. Босс. Директор, другими словами. Лететь без него нет смысла. У него право подписи. А право подписи – это, я вам скажу...

– Знаю. Дальше.

– Самолет улетел в Вологду, а я остался. Балмасова нет. Звоню. Телефон молчит. Думал, что он спит, может... Ну, бывает, чего уж там, дело прошлое... Он мог поддать вечером. Думаю, перебрал и заснул. Звоню – тишина. Я сюда. Дверь никто не открывает. Выхожу на улицу – люлька. Я мужику пятьдесят рублей...

– Он взял? – серьезно спросил Убахтин.

– Взял. Двумя руками сразу. Сотню просил, сторговались на пятидесяти. Вот, – Цокоцкий показал пятна извести и цемента на штанинах. – Видите? Нет, вы скажите! Видите?

– Вижу.