Виктор открыл дверь одной из телефонных будок. Справочников там не было, и когда он попытался позвонить, оказалось, что телефон не работает. В другой будке срезанная трубка лежала в металлической коробке для справочников. Виктор не мог этого понять. Должно быть, лицо его выражало недоумение, потому что, когда он вышел из будки, проходившая мимо женщина сказала:

– У нас тута, голубчик, вандалы похулюганили. Уж пару недель как.

Виктор нашел возмутительным, что такое варварство сходит людям с рук. Он собирался позвонить тете, но теперь подумал – зачем? Когда бы он ни приехал, она будет дома. Она никогда не выходит. Возможно, Норин уже закончила наводить чистоту на испещренный равиоли линолеум, но вполне могла все еще находиться в доме. Он не хотел возвращаться, пока она там.

Виктор пошел по Ганнерсбери-авеню – сесть в автобус ему не хватило духа. Мимо него проносился по пути в Хитроу густой, будто в часы пик, поток машин, хотя было только одиннадцать утра. Он подумал, каково было бы попытаться вести машину спустя десять лет. Этот район мать называла «аристократическим», но Виктор всегда считал его вычурным: нагромождение больших домов неотюдоровской застройки, кирпичные стены, украшенные деревянными балками, освинцованные окна с витражными стеклами. Быть может, район был бы не так уж плох, окажись он попросторнее, выдели строители каждому дому хотя бы по пол-акра земли, но вместо этого они стояли очень тесно. Почти все палисадники были украшены альпийскими горками, между ними поднимались дорожки к парадным дверям. Дом его тети был угловым, с дубовой, обитой гвоздями на средневековый манер парадной дверью и с увитым плющом гранитным валуном, поддерживающим крыльцо.

Мюриель Фарадей вышла замуж поздно. Она была старше его матери, но когда вступила в брак, Виктору шел уже семнадцатый год. Он помнил, как ходил на свадебный прием, потому что только что пришли результаты школьных выпускных экзаменов. Отец рассказывал всем, что его сын получил отличные оценки, и это смущало Виктора. Бракосочетание состоялось в каком-то отделе записи актов гражданского состояния. Мюриель была на высоких каблуках, в большой шляпе, поэтому выглядела громадной рядом с сутулым пожилым мужем. Сидни Фарадей был владельцем трех процветающих зеленных магазинов, вдовцом, имеющим взрослых детей. Мать рассказала Виктору, что Мюриель поставила мужу условие: если она согласится за него выйти, то не должно быть и речи о том, чтобы ей пришлось работать в одном из магазинов, даже если потребуется срочная помощь в экстренной ситуации.

Виктор и его родители никак не выиграли от удачного замужества Мюриел, хотя мать питала большие надежды на фрукты не в сезон и скидки на молодую картошку. «Хотя бы корзинку клубники», – не раз вздыхала она. Вручать такие подарки было бы трудно, потому что мать приглашала гостей или принимала приглашения очень редко, а у тети вскоре после бракосочетания развилась фобия, заключавшаяся в боязни выходить из дома. Виктор всего трижды бывал у дяди с тетей: два раза на Рождество и еще раз по какому-то случаю.

Перед тем как подняться по ступенькам к парадной двери, Виктор спустился по крутому пандусу к гаражу. Гараж был деревянно-кирпичным, с маленькими ромбовидными окнами, как в сельском коттедже на календаре. Виктор посмотрел в одно из окошек и увидел сваленную мебель, покрытую портьерами его матери. Поверх портьер были рассыпаны вещи из его родного дома – чашки, тарелки, вазы, пепельницы, пресс-папье и подсвечники. Там, где одна портьера съехала, он увидел изголовье кровати родителей, старый простеганный золотистый атлас, с которого свисала длинная, толстая паутина.

К парадной двери вела неровная бетонная лестница. Ее окружали искусственные нагромождения камня, покрытые ползучими растениями, отчасти заслоненные веерообразными ветвями можжевеловых кустов. Насколько Виктор помнил это место – с того времени, как Мюриель вышла замуж за Сидни и переселилась сюда, – мрачную суровость этих обрывов смягчали садовые статуи: лягушка, кролик, сова с нарисованными желтыми глазами и черепаха. К счастью для Виктора, она меньше всех бросалась в глаза: камень, на котором она стояла, находился ближе остальных к живой изгороди и был наполовину закрыт можжевельником. Бросив на черепаху беглый взгляд, ее можно было принять за камень. Виктор, разумеется, не приближался к статуе, видя ее лишь краем глаза. Теперь он заметил лишь то, что она по-прежнему там, не больше и не меньше закрытая, чем в прошлый раз, когда он был здесь больше десяти лет назад. Либо можжевельник не вырастал, либо его специально подстригали до этого уровня.

Парадная дверь выглядела так, словно не открывалась месяцами или будто представляла собой вход в какую-то крепость, и на его звонок, для чего требовалось потянуть витой металлический прутик, выйдет привратник в кольчуге, с дубинкой в руке. Виктор заколебался. Мебель была ему не нужна, ее было некуда ставить, и даже будь у него пустой дом, требующий новой обстановки, он бы предпочел все, что угодно, но не эти вещи, в которых каким-то образом окаменели воспоминания, терзания и стыд. Но Виктор пришел не за этим. Пожалуй, он появился тут ради того, чтобы увидеть Мюриель, единственную оставшуюся в живых родственницу, единственное оставшееся звено цепи из плоти и крови, связывающей его с прошлым.

Возможно, она умерла. В тюрьме не потрудились бы сообщить ему об этом. Возможно, прикована болезнью к кровати. Дом выглядел нежилым. Но это впечатление создавалось и в тот далекий рождественский день, когда он пришел сюда с родителями; на входной двери не было ни гирлянды, ни открытки. Виктор взялся за металлический прутик и позвонил.

Все окна соседних домов отливали черным антрацитовым блеском, но в доме тети они казались подернутыми серой дымкой, пыльным налетом: на них многие годы лил дождь, а потом снова садилась пыль. Виктор позвонил снова. На сей раз что-то сдвинулось в полной безжизненной тишине дома. Сам не понимая отчего, – он ведь просто звонил своей старой тете, с которой не было связано ничего значительного, – Виктор ощутил легкий страх, электрическую дрожь в плечах и в пояснице. Втянул живот, расправил плечи и сделал глубокий вдох.

Дверь медленно приоткрылась, кто-то внутри дома это делал очень медленно и осторожно – на дюйм, на шесть дюймов, на фут. На Виктора уставилось подергивающееся старческое лицо, смахивающее на мышиное. Тетя так постарела, что он не узнал бы ее в том почти невозможном случае, если б они встретились в каком-нибудь другом месте. Дженнер не мог отвести от хозяйки дома напряженного взгляда, и с каждым мгновением ему казалось, будто кто-то невидимый сжимает его горло. Раньше она была громадной, с большим белым отечным лицом, напоминавшим ему замысловатый торт в витрине кондитерской, покрытый сахарной пудрой, с вишнями и марципанами, окруженный золотистыми украшениями. Теперь этот торт будто выбросили в мусорную корзину: на месте глазури появились пыль и паутина, похожий на плесень налет покрыл пористые щеки. Полное тело, раньше туго затянутое корсетом, стало дебелым и сгорбленным. Мюриель носила розовую сетку на редких седых волосах, некогда обесцвеченных пергидролем. На ней были грязно-синие шерстяной халат и домашние туфли.

Виктор не знал, что сказать. Сглотнул. Он ждал, чтобы она заговорила первой, но потом понял, что она не узнает его.

– Я Виктор, – сказал он.

Мюриель отступила назад и вскинула руку ко рту. Он вошел и закрыл за собой дверь. Она спросила хриплым шепотом:

– Ты в бегах?

У него возникло желание убить ее; он представил себе, как это делает. А потом понял, что она боится.

– С чего ты взяла? – грубо спросил он.

– Тебе еще четыре года сидеть.

– Не слышала о сокращении срока за хорошее поведение?

Старуха испуганно уставилась на него. Смерила взглядом, держась за лицо похожими на птичьи когти пальцами. Издала тонкий, нервозный смешок.

– Хорошее поведение! – сказала она. – Надо же – хорошее поведение.

Виктор помнил с давних времен, где находится гостиная. Распахнул дверь и вошел. Тетя, шаркая, последовала за ним.