Я продержалась в этой школе еще год. Чувствовала себя изгоем, постоянно ожидала гадостей от Светочки и ее подружек, без поддержки в лице единственного друга. Стала прогуливать, за что вызвали в школу отца. Не знаю, что именно сказала ему наша классная дама – строгая и чопорная «англичанка» Вера Петровна, но он на следующий же день забрал мои документы и перевел в другую школу.

Я вроде как получила еще один шанс. Школа, а точнее лицей, в который благодаря авторитету отца, меня взяли без вопросов, считался элитным. В нем училась «золотая молодежь» – детки чиновников, бизнесменов, и всех, кого больше волновала внешняя престижность учебного заведения, чем реальные знания, которые их отпрыски получали в его стенах. Кроме евроремонта в классах и коридорах, приличных компьютеров и неплохой еды в столовой, этот лицей был ничем не лучше, если не хуже той обычной средней школы, в которой я училась раньше.

Оценки в школе покупались и продавались почти открыто. Когда я попыталась пожаловаться на это отцу – он только хмыкнул, достал бумажник и выложил передо мной несколько купюр, спросив, хватит ли этого.

Мне было противно платить за оценки, но так делали все. Я была новенькой. Пойти против установленного порядка значило снова стать изгоем. А я отчаянно не хотела повторения этого. Старалась изо всех сил хотя бы выглядеть такой как все, слиться, не выделяться.

В классе была своя сложившаяся элита: крашеная блондинка Валерия, которая манерно называла себя Вэл, одевавшаяся в дорогие шмотки, и приезжавшая в школу на «Лексусе» с шофером, ее парень Макс – сынок депутата городской Думы, наглый и заносчивый, лихо разъезжавший на скутере. Вокруг них крутилась свита, человек пять или шесть, смотревших этой парочке в рот и «шестеривших» перед ними. Я, как новичок, да к тому же не обладающая никакими выдающимися качествами – машиной, брюликами, шмотками, сверхпопулярными родителями, автоматически попала в аутсайдеры. Но меня это даже радовало. Какой-никакой авторитет за счет отца у меня все-таки имелся, и я не была всеми презираемой белой вороной.

С первых дней мое внимание привлекла девчонка, которую почему-то звали Елкой. Прозвище удивительным образом подходило ей – невысокой, угловатой, со странной прической – торчащими во все стороны острыми иглами начесанных и залаченных прядей. Характер был соответствующий – колючий, дерзкий, взрывной, немного шальной. Елка никогда не спускала никому дерзостей или издевок, находя такие слова, что обидчик через минуту уже жалел, что задел ее. Отчего-то Елка решила взять меня под свою опеку. Да и я испытывала к ней все большую симпатию.

Так у меня впервые в жизни появилась подруга. Мы с Елкой вскоре стали неразлучны. Она таскала меня с собой на тусовки металлистов, на дискотеки. Я, подражая ей, выпросила у родителей кожаную косуху, которую мы с ней довели до ума, добавив заклепок и цепочек, нацепила на шею собачий ошейник с металлическими шипами и проколола уши, вставив в них большие круглые кольца. Елка подбивала меня сделать еще татуировку и проколоть бровь, пупок или язык. Но мне не хотелось рисковать своей пятой точкой. Отец явно бы не одобрил этого. Приходилось таскать в рюкзачке средство для снятия макияжа, чтобы в подъезде стирать со своего лица «боевой раскрас» – почти черную помаду и густые стрелки.

Мы уже учились в десятом, когда Елка познакомила меня со своим старшим братом. Он называл себя Лекс, хотя на самом деле был Алексеем. Ему было двадцать два. В армии он не служил. Его папочка – владелец самого успешного в городе риэлтерского агентства, легко купил ему нужную справку. Лекс прожигал жизнь, гоняя на мотоцикле с девицами, распивая пиво на тусовках и изображая пресыщенного жизнью «ночного охотника». Такая неискушенная дурочка, как я, не могла не попасться. Я влюбилась. Безнадежно и смертельно. Как влюбляются в первый раз в шестнадцать лет. Смотрела на него снизу вверх как на божество. Переставала дышать, когда он случайно касался моей руки. Млела, когда он небрежно чмокал меня в щечку при встрече. Я ни на что не надеялась. Просто его боготворила.

Однажды мы тусовались у Лекса и Елки на квартире. Их родители улетели в Италию, и мы развлекались по полной. Пиво лилось рекой, в комнате стоял туман от выкуренных пачками сигарет. Я не курила и почти не пила, знала, чего мне будет это стоить. У меня в рюкзаке всегда лежал дезодорант и сменная одежда – джинсы и толстовка, упакованные в целлофановый пакет. Перед тем, как зайти к себе домой после таких тусовок, я всегда переодевалась в подъезде и тщательно сбрызгивала волосы дезодорантом. Это давало возможность проскользнуть в ванную, не выдав себя запахом табака и алкоголя.

В разгар веселья к нашей компании из восьми душ присоединился незнакомый парень. Лекс быстро проводил его на кухню и о чем-то с ним там разговаривал при закрытых дверях.

Парень уже собирался уходить, как дверь в квартиру с оглушительным грохотом и треском вылетела, и ворвались люди в черной униформе и масках.

Истошно визжали девчонки, парней оперативники профессионально укладывали лицом в пол.

Лекс, который оставался еще в кухне, быстро втащил меня туда же за руку и закрыл дверь. Потом сунул мне что-то в карман джинсов и зашептал на ухо, обнимая за талию и наклоняясь к моим губам, словно хотел поцеловать:

– Вик… Тебе ничего не будет, ты дочь мента… Ты же меня любишь? Я знаю… Хочешь меня спасти?

Я готова была отдать за него свою жизнь. Он и правда успел меня поцеловать, и я растаяла.

Но над ухом проорали:

– Отойди от нее! Руки за голову! Лицом к стене!

Бесцеремонно прижав к стене, оперативник бесстыдно облапал меня, обыскивая. Потом вытащил из моего заднего кармана несколько маленьких пакетиков и радостно выкрикнул:

– Есть! Давай понятых!

Дальше я ничего не понимала. Только помнила холодный металл наручников на запястьях, вонь милицейского уазика с зарешеченными окошками и невыносимый ужас, когда меня втолкнули в крошечную комнатку с простым железным столом и прибитым к полу стулом.

Люди в штатском задавали какие-то вопросы, а я только смотрела широко открытыми от шока глазами и молчала.

Потом пришел отец. Выгнал всех из допросной. Закрыл дверь на ключ. Подошел и залепил мне пощечину, от которой у меня помутилось в глазах.

– Кто тебе подсунул это дерьмо? – прорычал он, белый от ярости, мне в лицо.

Я молчала, как партизанка на допросе. Поцелуй Лекса еще горел на губах, а его шепот «Хочешь меня спасти?» звучал в ушах.

– Дура, ты не понимаешь, что они подставили не тебя? Меня! – отец снова ударил меня по лицу, и рот наполнился противным соленым вкусом крови.

Захлопала глазами. Я спасала свою любовь! При чем тут мой отец?

Отец прошелся по комнате, пытаясь взять себя в руки. Присел передо мной на краешек стола и сжал в ладонях лицо, заставляя посмотреть прямо ему в глаза.

– Послушай, – тихо сказал он и меня приморозил ужас от этого спокойствия. – Ты, конечно, не сядешь. Я не могу этого позволить. Но ты должна сказать, кто этот ублюдок, что сунул тебе дурь. Слышишь? Ты понимаешь, что он тебя банально использовал? Сбросил наркоту, а сам в кусты.

Я не понимала. Не хотела понимать. Это не могло быть правдой. Лекс… Он не мог… не мог так со мной поступить. Не мог…

Отчаянно разревелась. Конечно, мог. Отец был прав. Осознание своей глупости окатило меня будто ледяной водой.

– Лекс. Алексей Литвинов.

– Вот и умница, – отец погладил меня по щеке. Я вздрогнула от этой непривычной ласки.

Лекса осудили на два года условно. А я потеряла сразу и подругу, и первую любовь. В их глазах я теперь была ментовской крысой. Отец организовал все так, что в суд меня не вызывали. Но я и так знала – никогда не смогу посмотреть в глаза ни Елке, ни Лексу. Обиды на него у меня не было. Только чувство вины за то, что сдала его. Не смогла спасти.

В школу я больше не вернулась. Мама, наверное, впервые настояла на своем, а отец впервые ее послушал. Экзамены за десятый класс я сдала экстерном.