не в чилийскую,

не в итальянскую землю

в нашу русскую землю

на тихом холме

на зеленом.

где впервые

себя

я почувствовал всеми.

1972

15

Я — землянин Гагарин

Я — Гагарин.

Я первым взлетел,

ну а вы полетели за мною.

Я подарен

навсегда, как дитя человечества,

небу землею.

В том апреле

лица звезд, замерзавших без ласки,

замшелых и ржавых,

потеплели

от взошедших на небе

смоленских веснушек рыжавых.

Но веснушки зашли.

Как мне страшно остаться

лишь бронзой,

лишь

не погладить траву и ребенка,

не скрипнуть садовой калиткой.

Из-под черного шрама почтового штемпеля

улыбаюсь я вам

отлетавшей улыбкой.

Но вглядитесь в открытки и марки

и сразу поймете:

я вечно —

в полете.

Мне ладони всего человечества грохали.

Обольстить меня слава пыталась,

да вот не прельстила.

Я разбился о землю,

которую первым увидел я крохотной,

и земля не простила.

А я землю прощаю,

сын ей духом и плотью,

и навек обещаю

быть в бессонном полете

над бомбежками,

над теле-, радиоложью,

опутавшей землю витками,

над бабешками,

выдающими лихо стриптиз для солдат во Вьетнаме,

над тонзурой

монаха, который хотел бы взлететь, да запутался в рясе,

над цензурой,

засосавшей в Испании крылья поэтов, как ряска...

Кто —

в полете,

в крутящемся взлетном самуме.

Кто —

в болоте,

устроенном ими самими.

Люди, люди, хвастливо-наивные,

вам не страшно — подумайте сами! —

что взлетаете с мыса имени

человека, убитого вами?

Устыдитесь базарного визга!

Вы ревнивы,

хищны,

злопамятны.

Как вы можете падать так низко,

если так высоко вы взлетаете?!

Я — землянин Гагарин,

человеческий сын:

русский, грек и болгарин,

австралиец и финн.

Я вас всех воплощаю,

как порыв к небесам.

2 Е. Евтушенко

17

Мое имя случайно.

Не случаен я сам.

Как земля ни маралась,

суетясь и греша,

мое имя менялось.

Не менялась душа.

Меня звали Икаром.

Я — во прахе, в золе.

Меня к солнцу толкала

темнота на земле.

Воск растаял, расползся.

Я упал — не спасти,

но немножечко солнца

было сжато в горсти.

Меня звали холопом.

Злость сидела в спине —

так с притопом, с прихлопом

поплясали на мне.

Я под палками падал,

но, холопство кляня,

крылья сделал из палок

тех, что били меня!

Я в Одессе был Уточкин.

Аж шарахнулся дюк —

так над брючками-дудочками

взмыл крылатый биндюг.

Под фамилией Нестеров,

крутанув над землей,

я луну заневестивал

своей мертвой петлей!

Смерть по крыльям свистела.

К ней презренье — талант,

и безусым Гастелло

я пошел на таран.

И прикрыли бесстрашные

крылья, вспыхнув костром,

вас, мальчишки тогдашние,

Олдрин, Коллинз, Армстронг.

И, надеждою полон,

что все люди — семья,

в экипаже «Аполло»

был невидимо я.

Мы из тюбиков ели —

нам бы чарку в пути.

Обнялись, как на Эльбе,

мы на Млечном Пути.

Шла работа без трепа.

Жизнь была на кону,

и ботинком Армстронга

я ступил на Луну!

Ты — Россия

Когда ты за границею,

когда

ты под обстрелом взглядов и вопросов,

то за тобой —

уральская гряда,

и спасский звон,

и плеск у волжских плесов.

С надеждой смотрит враг,

с надеждой друг

и с любопытством —

праздные разини.

Ты говоришь

и ощущаешь вдруг,

что ты —

не просто ты,

а ты —

Россия.

Да,

ты для них

та самая страна

немыслимых свершений и страданий,

которая загадочна,

странна,

как северное смутное сиянье.

Ей столько было страшных мук дано,

но шла она,

не ведая привала,

и коммунизм,

как малое дите,

простреленной шинелью укрывала.

Будь беспощаден за него в бою,

неправые отвергни укоризны,

но будь правдив.

Любую фальшь твою

сочтут,

быть может,

фальшью коммунизма.

Ну а когда домой вернешься ты

со стритов

или кайес

в быт московский,

где женщины, суровы и просты,

несут

картошкой полные авоськи,

где не хватает этого,

того