Доехали мы быстро. Дверь мне открыла сама Александра Николаевна. Была она бледна и взволнована.

— Николай Николаевич ждет вас, господин Егоров, — сказала она вместо приветствия. — Проходите.

Мы поднялись по уже знакомой лестнице в кабинет. Юденич сидел в том же кресле, вид у него был усталый, но решительный. И одет он был в парадную форму.

— Что, последний парад, Николай Николаевич? — спросил я генерала с иронией.

— Надеюсь, что нет. Но на всякий случай… Знаете, мы всю ночь проговорили с Сашенькой и решили, что полгода туда, полгода сюда в моем положении не играют уже существенной роли. А риск и авантюры… Я всю жизнь рисковал. Почему бы не попробовать еще раз, а? — И Юденич с вызовом посмотрел на меня.

— Мне нравится ваш настрой, но никаких «всяких случаев» не будет, Николай Николаевич. Все болезни делятся на две категории: безнадежные и пустяковые. Безнадежные, как вы понимаете, вообще не лечатся, а пустяковые проходят сами. Поэтому снимайте ваш парадный мундир и ложитесь вот на этот диван. Будем переводить ваш запущенный случай из первой категории во вторую.

— Однако, юмор у вас, Андрей Егорович. Э-э-э… несколько казарменный. У нашего штабного медикуса он звучал в другой интерпретации, но смысл был тот же. — Генерал улыбнулся.

— А разве он был не прав, ваш медикус, генерал? Ладно, давайте не отвлекаться, Николай Николаевич. Лучше приступим. А я по ходу буду вам рассказывать, что и для чего я делаю. Держите вот этот маленький мячик в левой руке и начинайте его сжимать.

Я перевязал жгутом руку генерала выше локтя и подождал, пока проявятся вены.

— Сейчас я вам сделаю в вену два укола. Первый — с иммуностимулятором.

— Простите, с чем?

— Это такое лекарство, которое подхлестнет защитные силы вашего организма, Николай Николаевич.

— Понятно. А второй?

— Второй укол — это мощный антибиотик. По-простому, это лекарство будет убивать вашу болезнь. После этого мы рядом с вами поставим вот эту стойку, из которой через вену медленно будет поступать в вас последнее лекарство. Это смесь очень активных элементов, которые необходимы вашему организму для восстановления и вывода всей той дряни, которая в нем накопилась. — (Я решил не говорить, что параллельно подлатаю и все органы, пусть это будет приятным сюрпризом как для него, так и для его жены, хе-хе…) На все про все каждый день мы будем тратить по два часа в течение недели. Ну что, готовы?

— Готов.

Последующие два часа прошли в обычной медицинской рутине и хлопотах, в результате которых к концу процедур генерал просто заснул. Лихорадочный румянец на его щеках исчез, и он перестал постоянно подкашливать. Я убрал все назад в кофры и знаком попросил Александру Николаевну выйти из кабинета.

— Он долго будет спать? — тихо спросила меня она, когда мы вышли.

— До вечера. Будьте готовы, что проснется он очень голодным и может потребовать поесть самые невероятные вещи. Не удивляйтесь, если он захочет сырой печени или, например, молока с кровью. Это нормальная реакция организма на восстановление. На столе я оставил таблетку, дадите ему вечером перед сном. Это хорошее, безвредное снотворное. Чем больше он сейчас будет спать и есть, тем лучше. Я приду завтра в это же время, и мы все повторим.

— Спасибо вам, Андрей Егорович. Вы дали мне надежду… Я буду молиться за…

— Лучше пошлите за мясником и бакалейщиком, Александра Николаевна, — прервал я начинавшуюся было патетику. — Это сейчас нужнее. А сейчас позвольте откланяться.

Всю неделю я приезжал к Юденичам и повторял процедуру. К седьмому дню генерал заметно преобразился. В глазах появился задор, он набрал в весе и выглядел теперь лет на пятьдесят. А когда я приехал в последний раз чуть раньше обычного, дверь мне долго не открывали. Я уже начал было волноваться, не произошло ли что, как дверь распахнулась и в ней появилась смущенная Александра Николаевна. Генеральша была несколько встрепана, на щеках играл предательский румянец, а три верхние пуговицы на платье были застегнуты не в те петли. И надо признать, что смущение и легкая распакованность в одежде ей очень шли.

— Ох, простите, господин Егоров. Я отослала Катю за продуктами, а мы с Николаем Николаевичем разбирали его бумаги наверху и не слышали ваш звонок в дверь.

— Это вы меня простите, Александра Николаевна, что не предупредил, что буду на полчаса раньше. Вы позволите пройти?

— Да, да, конечно. Проходите.

— Как себя чувствует Николай Николаевич? — спросил я, входя в дом.

— Просто чудесно. Он стал такой энергичный! — И она опять залилась девичьим румянцем.

— Очень хорошо.

Юденич встретил меня сильным рукопожатием.

— Господин генерал, — обратился я к нему, — сегодня мы поведем последнюю процедуру, а на завтра я хотел бы, чтобы вы пригласили своего лечащего врача. Пусть он вас обследует. Хотелось бы услышать его мнение. Вы не против?

— Да перестаньте, Андрей Егорович, все и так ясно. Я никогда себя так хорошо не чувствовал, кроме как будучи юнкером.

— И все же я настаиваю, Николай Николаевич. Объективность выше всего.

— Хорошо. Мой лечащий врач знает меня еще с войны и по моей просьбе немедленно меня освидетельствует. Завтра в двенадцать вас устроит?

— Устроит. А сейчас давайте проведем последние инъекции.

На следующий день к назначенному времени я сидел в кабинете Юденича и наблюдал, как его осматривает личный врач. Сказать, что он был ошарашен, это значит не сказать ничего.

— Ничего не понимаю, ничего, — бормотал он растерянно и в который раз принимался слушать легкие и сердце генерала.

— Или я внезапно стал полным профаном, или произошло чудо, — заявил доктор после очередного обстукивания и проверки генеральского пульса.

Закончив обследование, эскулап, усталый и взъерошенный, сел в кресло и потребовал коньяка. Бутылку. Выпив залпом сразу целый бокал, он задумчиво потер переносицу и сказал:

— Если коротко, Николай Николаевич, то вы абсолютно здоровы. И никогда не болели. Что и как произошло, я не знаю. Но факт остается фактом. Я наблюдаю вас давно и каждый ваш хрип помню наизусть. А сейчас все исчезло. Вы здоровы как лось. Это я могу заявить со всей определенностью. Если поместить ваш случай в медицинский журнал, то слава вам обеспечена.

— И вечная головная боль, — засмеялся Юденич. — Поэтому давайте лучше молчать.

Когда врач, еще что-то бормоча под нос, ушел, генерал, проводив его до дверей, вернулся и сел напротив меня. Несколько минут мы помолчали, смотря друг на друга.

— Неблагодарность никогда не была моим худшим качеством, Андрей Егорович, — обратился он ко мне. — Я уверен, что, промолчи я сейчас, вы просто попрощались бы со мной и исчезли из моей жизни. Откуда такая уверенность, я не знаю, но так действительно произойдет. Однако я всегда плачу по счетам. И поэтому полностью в вашем распоряжении. Прошу только одного, чтобы моя честь была не запятнана. Что мне надо делать? Говорите прямо.

— А вам собственно ничего делать и не надо, Николай Николаевич, как только продолжать свою общественную деятельность. Только в более широком масштабе.

— Простите?

— А чего вы ожидали, генерал? Что я потребую у вас, чтобы вы начали доставать мне кровь младенцев? Или предали всех ваших боевых товарищей? Или отдали мне вашу супругу на поругание? Смешно, ей богу.

— Ну, до такого в своих мыслях я не доходил, но все же предполагал, что к этому, не приведи Господь, может быть близко. Признаюсь, что твердо готов был уйти из жизни, если вы оказались бы негодяем и потребовали от меня поступить бесчестно. Я не смог бы жить, находясь в разладе между долгом и честью.

— Давайте закроем этот беспредметный разговор, генерал. Я же вам обещал, что не буду предлагать вам переступать через рамки морали. Так как, вы согласны просто продолжать вашу общественную деятельность в вашем фонде «Общества ревнителей русской истории»?

— Готов. И чувствую в себе силы.