Земля ещё не просохла как следует, и на берегу местами было топко и грязно, но первые купальщики уже высыпали на берег.

Валерик глядел на них сверху вниз: как и напротив их дачи, здесь к реке тоже нужно было спуститься по крутой тропинке. Наконец он увидел ту, кого искал: молодая девушка купалась в совершенном одиночестве между двумя крупными камнями, торчащими из воды. Она заходила по грудь, отталкивалась ногами, делала один гребок и тут же боязливо разворачивалась, и, отплёвываясь и суетясь руками, плыла к берегу. Валерик понимал, почему: река была коварной, вдоль всего берега по дну шли глубокие ямы. И течение было сильным, особенно после дождей – в несколько минут могло доволочь до железнодорожного моста.

Девушка была некрасивой. Её новый, ярко-синий купальник подчёркивал болезненную, неправильную худобу. Кости выпирали из-под кожи, лопатки торчали так, что девушка казалась сутулой. Редкие волосы, намокнув, по-старушачьи липли к голове.

Но самым главным была её неуверенность. Валерик видел: девушка знает, что некрасива и стесняется этого. Он чувствовал её слабость почти как физический объект – потому что сам был таким.

Девушка вышла из воды, полежала немного на солнце, подставляя под лучи молочно-белую кожу, потом снова отправилась купаться – а Валерик всё смотрел на неё с берега, из-за куста жасмина.

Когда он начал спускаться, она стала выходить из воды и поскользнулась.

Валерик слетел по крутой тропинке, едва не упав, поставил – почти бросил – корзину на берег и по колено забежал в воду. Подхватил за локоть, вывел на берег.

Девушка, немного испуганная, но больше – взволнованная и ошеломлённая, разглядывала его, но локоть свой освободить не пыталась.

– Ну что вы... Ну что вы... – неуверенно повторяла она, пока Валерик решительно не отрезал:

– Даже и не думайте! Тут такое течение. Осторожней надо быть. А если бы упали?

– Ага, ага, – она соглашалась, мелко кивала и моргала испуганными глазами. Глаза у неё были не слишком малы, но при этом как-то невыразительны, словно их и не было вовсе. Может быть, дело было в белёсых ресницах, может быть – во взгляде, в котором напряжённая сконцентрированность соседствовала с полным отсутствием мысли.

– У меня тётка тут тонула, – девушка наконец смогла выдать что-то членораздельное. В молодости. В водоворот попала.

– Ну вот видите, – протянул Валерик.

Разговор завязался. Они поболтали немного о реках и тётках, потом Валерик упомянул, что давно затеял пикник, и вот наконец представилась возможность... А девушка, Лиля, вдруг испуганно обратила внимание на наполовину вымокшие Валериковы шорты.

– Ерунда, – сказал он. – Жарко. Быстро высохнут.

– А может, вам домой, переодеться? – участливо спросила Лиля.

– Я далеко живу, – впервые в жизни ложь давалась Валерику так легко и была такой приятной. Он смотрел на девушку, видел, как она некрасива, и испытывал удовольствие, обманывая её. – На том берегу.

– Ух! – удивилась Лариса.

– Ага, – Валерик непринуждённо рассмеялся, – решил сменить обстановку. Хотел уйти подальше от дачи, выпить вина и помечтать, глядя на реку. Но оказалось, что одному не мечтается.

И когда они пили вино из красивых, специально для этого купленных бокалов, Лиля спросила:

– А где именно ваша дача?

– У самой станции. Синий домик. Дощатый. С палисадником.

– Знаю, знаю! Там сирень растёт.

– Нет, у нас не сирень. У нас акация.

Лиля от вина раскраснелась, забыла, что некрасива, и похорошела. Её взгляд стал почти осмысленным. Она стала кокетливо запрокидывать голову, смеясь, и держала стакан очень изящным жестом.

Валерик веселил её. В голове вдруг всплыли глупые Лёвкины анекдоты, которые он рассказывал в компаниях, потом Валерик поймал себя на том, что неосознанно копирует его манеру поведения и мелкие характерные движения.

Это было весело. Девушка не нравилась совсем, но происходящее возбуждало. Валерик никогда прежде таким не был.

Потом они решили, что пить вино на берегу очень жарко. Солнце поднялось совсем высоко, и Валерик чувствовал, как шею пощипывает от пристающего к коже загара. Лиля предложила пойти к ней: родители уехали и должны были вернуться только к вечеру.

На Лилиной даче и вправду была прохладная веранда. Тут стоял старый диван, прикрытый белым покрывалом в разноцветную тонкую полоску и старая, обшарпанная полированная тумбочка. За диваном был узкий подоконник, а на тумбочке примостилась древняя лампа на бронзовой подставке и с абажуром с кисеёй. Больше на веранде не было ничего.

Лиля ушла в дом, чтобы переодеться, и вернулась уже в лёгком платье, больше похожем на домашний халат. Валерик заметил, что она слегка подкрасила глаза и расчесалась. "Как трогательно!" – цинично сказал он про себя.

Они быстро допили вино, съели сыр и яблоки.

– Я пойду, – сказал Валерик и наклонился, чтобы поцеловать Лилю, словно бы на прощанье. Та охотно подставила губы. Губы хранили прохладу и вкус яблок и, немного, – вина, и целовать их было очень приятно.

Потом Валерик стал настаивать, а Лиля – отбиваться. Он чувствовал, как её ладони упираются в его грудь, подбородок, в плечи, слышал, как она что-то бормочет, кажется, уговаривая подождать, и даже отвечал ей, что-то бубнил, извиняясь, приводя доводы, но спустя минуту уже не мог вспомнить ни одного произнесённого слова...

Его возбуждала мысль о том, что он вырвался из мелом начертанного круга, где в линию сомкнулись буквы имени "Лера".

Корзину для пикников Валерик забыл на Лилиной даче.

Он шёл, высоко поднимая ноги, чтобы не запнуться о выползшие на тропинку сосновые корни – шёл медленно.

Приятная истома сменилась странным послевкусием, от которого было неприятно во рту и слегка подташнивало.

Валерик вдруг стал думать о том, что никуда так и не вырвался и ничего самостоятельного не совершил.

Лиля ведь тоже ждала его. Звала, как миксамёба, изо всех сил испускала акрозин одиночества, который плыл вниз по течению и, кажется, доплыл до Валериковой дачи. Он не завоёвывал её, он ничего не делал. Он взял то, что было доступно, как берёт то, что доступно, подвижная клетка.

Ну что ж – он понял это. Для этого ему, как и миксу, пришлось заняться любовью и расстаться, не оставив потомства.

На душе было погано. Видеть Лёлю совсем не хотелось. Он как будто был в чём-то виноват перед ней.

В своём дворе на дровах Валерик заметил крохотное желтоватое пятнышко плазмодия – возможно, арцирии. Он присел на корточки и вгляделся: плазмодий как плазмодий. Маленький, жёлтый, плоский – не начавший ещё превращаться в плодовое тело. Он, видимо, был ещё в движении, ещё искал место повыше и посолнечнее, чтобы его оболочка подсохла и споры разлетелись как можно дальше.

Валерик чуть тронул его пальцем. Было приятно. Как целовать прохладные, пахнущие яблоком женские губы.

Плазмодий размеренно полз. Он был слишком мал, чтобы его движение можно было заметить, но как только последние клетки влились в него, он взял курс на поленницу – оттуда текли заманчивые запахи гниения. Внутри него уже не было отдельных клеток, он сам был одна большая клетка со множеством ядер, купающихся в вязкой полупрозрачной жидкости.

Плазмодий полз, внутри него закручивались вихри крошечных торнадо. Как атмосферные фронты на метеорологической карте, они стремились вперёд, к поленнице. Сзади плазмодия оставался хвост – тонкая струйка отстающих. Впереди была широкая взбухшая полоска, похожая на гребень волны.

Валерик шёл к дому и думал – в который уже раз – о странных превращениях микса. О том, как это может быть, что сотни клеток, слившись в единый организм, начинают вдруг действовать так слаженно и сообща, и это при отсутствии видимых связей. И он ещё мог представить, как они передают друг другу информацию, но представить, какая клетка, какая часть плазмодия принимает решение – он категорически не мог. Так же как представить, что все клетки принимают одно решение в один момент, словно только одно решение в жизни может быть единственно верным.