Валерик вздохнул: теперь майских жуков ловили другие дети. Но ему всё равно было хорошо. Стоять, смотреть на темнеющее небо за острыми пиками сосен, прихлёбывать остывающий сладкий чай из начисто вымытой чашки, поводить плечами от вечерней прохлады и знать, что за спиной – дверь в жарко натопленный дом.

И вдруг он вздрогнул от того, что что-то резко ожгло бедро. Он хлопнул себя ладонью, едва не разлил чай, который держал в другой руке, и только потом сообразил, что это поставленный на вибрацию мобильник.

На экранчике горело слово "Лера", и Валерик поставил чашку на перила.

– Да, – осторожно сказал он в трубку.

– Это я, – ответила Лера, и голос у неё был такой, словно она только что плакала. Но Валерик не стал спрашивать.

– Я слушаю. Я понял... – ответил Валерик, боясь спугнуть её не только словом – даже неосторожно вырвавшимся выдохом: Лера редко звонила.

– Я приеду завтра. Мы приедем. С малышом. С Валерой. Дом уже готов?

– Дом... Дом готов, да... Конечно, готов. Конечно, приезжайте!

Валерик положил трубку только после нескольких коротких гудков. Его сердце взволнованно билось. Да, он жил с Лерой в одной квартире, он видел её каждый день, но в том, что она едет сюда, к нему, на дачу, за город, было что-то иное, новое, похожее на свидание.

Следующий день тянулся невыносимо долго. Утро было жарким, так что Валерик снял не только куртку, но и свитер. Он работал во дворе, поглядывая на дорогу, и больше смотрел, чем работал. Леры всё не было. Сосны истекали смолой под жарким сухим солнцем. Лицо Валерика пылало, он чувствовал себя лихорадочно возбуждённым и никак не мог дождаться хотя бы лёгкого дуновения ветерка, который принёс бы ему облегчение.

Дорога была пуста.

Валерик несколько раз брался за мобильник, но каждый раз откладывал его. Он чувствовал робость при мысли о том, чтобы позвонить Лере.

Утро закончилось, начался день. Валерик стал нервничать, думая, что Лера уже и не приедет, потому что до конца выходных оставалось всего несколько часов. Не было никакого смысла ехать из города сорок минут, чтобы провести на природе каких-нибудь полчаса.

Большое тёмное облако накатило на солнце, как сизая с белым буруном волна накатывает на жёлтый песок пляжа. Сразу стало холодно. Валерик натянул на себя ветровку и поплотнее запахнулся. Рука привычно скользнула в карман, и пальцы коснулись спичечного коробка. Номер тринадцать. Арцирия.

Валерик долго искал его после генеральной уборки, а оказывается, он просто сунул коробок в карман рабочей куртки.

Это было забавно: Валерик вспомнил, что нашёл арцирию именно здесь, на этом самом месте, на полубрёвнышке, которое использовал как скамейку. Номер тринадцать вообще был первым миксом, который Валерик нашёл сам, без подсказки, – не считая того случайного фулиго.

Всю первую полевую практику по миксам Валерик таскался за Александром Николаевичем и ничего не видел. Он проходил мимо пней, на которых сидели миксы, а Александр Николаевич то и дело говорил "О!" и тыкал его носом. Валерик, вздохнув, подходил, откалывал от пня щепочку со слизевиком, убирал в коробок, писал на нём номер, заносил данные о находке в журнал.

Александру Николаевичу везло. Из двенадцати найденных видов два впервые были найдены здесь, в этой области. Валерик ревновал. Это была его тема. Александр Николаевич, позанимавшись миксами какое-то время, переключился теперь на трутовики.

Впрочем, руководителю быстро наскучили поиски материалов для чужой работы, а может быть, он просто решил, что пора Валерику действовать самому.

Валерик был миксо-слеп. Он видел в лесу всё, кроме предмета своих исследований.

И вот, приехав на дачу, студент Валерик сидел здесь, на полубревне и грустно смотрел на встающий над ним лес. Слева темнела большая поленница дров под свежесколоченным навесом, под ногами ярко желтели опилки и стружка.

Валерик подумал, что зря выбрал миксы темой исследований. Да, простор для творчества был: никто кроме него не собирался разыскивать и описывать виды, живущие в регионе. Но он не мог найти ни одного микса самостоятельно. Значит, не мог ничего описывать. А использовать Александра Николаевича, как фразнцузы используют свиней, чтобы искать трюфели, он, конечно, не мог.

Его голова опустилась, взгляд упал на бревно, а там, на самом краешке, росло оно, крохотное ажурное чудо. Высоты в арцирии было не больше сантиметра, и Валерик встал перед ней на колени и склонил голову, чтобы рассмотреть.

Из бревна поднимались тонкие, как волос, ножки. Каждая заканчивалась еле заметной чашечкой, а в ней покоился наполненный спорами мешочек, вытянутый, похожий на сплетенный из ниток и накрахмаленный пальчик микроскопической перчатки. Арцирия была нежно, песчано-жёлтой, с лёгким оттенком рыжины. Такая арцирия называлась обвелатой.

Он бросился в дом, схватил коробок – вот этот самый, с бледно-красной, словно заранее выцветшей этикеткой – и вытряхнул остававшиеся там спички в мусорное ведро. Взяв нож, Валерик осторожно отколол от бревна щепку с Обвелатой и поместил миксомицет в картонный плен коробка.

Потом оказалось, что спички были последними. Валерик даже не удивился. С ним всё время случались такие истории. Пришлось идти по соседям.

Арицирия обвелата, найденная рядом с домом, казалось, открыла ему глаза. На следующий же день по дороге на маршрутку он нашёл сразу два пня с коматрихой негра. Потом рекой потекли другие, и теперь их, найденных, было уже больше двух тысяч.

Валерик смотрел на старый коробок, зажатый в руке. Найденный в кармане. Это было похоже на побег из какой-нибудь "Истории игрушек". Как будто арцирия забралась в куртку в надежде потом выпрыгнуть где-нибудь поближе к даче. Он не помнил, как клал её в карман.

Валерик поднял глаза к потемневшему небу и подумал, что если бы споры миксомицета оказались сейчас рассыпаны в траве, то они напитались бы грядущим дождём, набухли бы, лопнули и снова стали жить...

Незаметно для себя он толкнул пальцем коробок. Картонная стенка, чуть прогнувшись, въехала в крышку. С другой стороны открылась маленькая тюрьма. Валерик осторожно тряхнул коробок. Из-под крышки, подпрыгнув, выехали тоненькие, поблекшие кружева обвелаты, такие потрёпанные, словно микс нарочно старался разжалобить его; показалась легкая пыль высыпавшихся из спорангия спор.

– Отпустить тебя? – тихо спросил Валерик у коробка. Арцирия обвелата не шевельнулась. Она всё ещё притворялась растерзанной и мёртвой. Сердце Валерика дрогнуло.

– Отпущу, – пообещал он и открыл коробок побольше, потом, поколебавшись, снял крышку вообще. Покачал коробочку на открытой ладони, а потом, резко взмахнул, как делают те, кто отпускает на волю голубей. Или как кидает невеста свой свадебный букет.

Легкая, высохшая оболочка миксомицета взлетела в воздух. И в этот момент дунул ветер, дунул прямо в лицо – так сильно, будто давал пощечину. Валерик зажмурился. В носу у него засвербило. Он даже подумал, что мог вдохнуть часть миксомицетовых спор... Это было даже смешно. Но если так, то теперь они с арцирией окончательно породнились.

Казалось, дождь пойдёт непременно. Но ветер словно сдул облако с неба. Оно очистилось, снова выглянуло солнце. И в солнечных лучах ярко блеснул капот подъезжающей машины. Машина остановилась у дачных ворот.

На заднем сиденье Валерик разглядел Леру.

Она всё-таки приехала.

Лера вылезала из большого автомобиля, широкого, плоского, распластавшегося по земле и тёмно-зелёного, как крокодил. Малыш спал у неё на руках, разморённый долгой дорогой. Лера тут же перекинула его Валерику – он едва успел подхватить – и принялась разминать затёкшие руки. Малыш был уже тяжёлым, головастым и, когда не спал, весьма подвижным. Ему было уже почти пять месяцев.

Выглянуло солнце, и Лера благодарно подняла к нему лицо. Пышные длинные волосы рассыпались по плечам, легли на спину. Валерик в который уже раз залюбовался их цветом, песчано-жёлтым, с лёгким оттенком рыжины.