Иногда мы задаем себе вопрос, не есть ли наши мысли всего лишь набрасывание покрывал, не лучше ли, не поучительнее ли непосредственное созерцание; надо только всегда помнить, что это неверно, если задаешь себе такой вопрос от отчаяния.

Облако сомнений окутывает все вещи.

Он брел по белу свету, говорится о героях сказок, и когда дошел до ручья, то преклонил колени, чтобы испить воды. — В городе, по которому брела Альмут, таких ручьев не было: Ручьи, знакомые Альмут, текли из хромированных кранов в маленьком кафе, куда она и зашла, чтобы выпить лимонада. Кафе располагалось на одной из городских площадей, под невзрачными деревьями, которые стояли теперь без листьев, как связки прутьев среди тумана. На другой стороне на фоне окаймлявших площадь жилых домов выделялось квадратное здание церкви с плоской крышей и около него — высокая башня, вокруг которой кружили голуби.

Тротуар перед кафе был чисто подметен; от мостовой его отделял пограничный вал из осевшего снега; снег уже начал таять, и от этого в его слежавшейся массе образовались пещеры, колоннады и лабиринты, которые влажно искрились.

Пар, поднимавшийся от асфальта, только что очищенного от снега, сразу же смешивался с туманом, тем более что отблеск неяркого солнца, отражаемого асфальтом, был виден только в самом низу. Альмут на ходу бросила бумажный стаканчик в урну. Был будний день, и по улицам сновали покупатели. Перед овощной лавкой какая-то женщина очищала кочаны капусты. Альмут шла бодро. Она хотела выбраться из города и прогуляться у реки, там, где находился барачный поселок.

Нигде не останавливаясь, она лишь изредка бросала взгляд на витрины. Ее внимание привлекли фотографии, вывешенные у кинотеатра. Мужчины, слонявшиеся по открытому фойе в ожидании сеанса, присвистнули ей вслед.

Она только улыбнулась, и все.

Длинные строчки городских улиц открывались перед ней одна за другой. Иногда мимо с грохотом проезжала ненужная уже, по сути, снегоуборочная машина.

Чем ближе она подходила к черте города, тем свежее, прозрачнее становился воздух. Туман словно оставался в плену у городских домов, фабричных труб и оград. Над равниной, постепенно открывавшейся взору, он напоминал о себе лишь тонкой пеленой, клубившейся по краям и в просветах и готовой вот-вот раствориться в солнечном свете.

Теперь Альмут шла вдоль реки. В зарослях кустарника нахохлились черные дрозды. По реке катились волны, темные, с искрящимися гребешками. Гребешки ломались и, ломаясь, шипели. Солнечные лучи размыли туман, как бы вобрав его в свой поток.

Тонкая облицовка инея везде раскололась, и от растений начал исходить аромат.

Она дошла до места, где в реку впадал канал. Он шел от бойни и нес с собой пятна жира и крови, которые не смешивались с речной водой. Чуть ниже по течению Альмут увидела рыбака, сначала он даже не заметил ее, так был увлечен своим занятием. Это был тот самый мужчина, которого Сюзанна несколько лет назад устроила на место каменщика.

Альмут его окликнула.

Некоторое время они вели разговор:

Ваша жена наверху, в поселке? — спросила Альмут.

Она взяла ребенка и поехала в город, к врачу.

Я бы хотела к ней зайти!

Мужчина показал Альмут рыбу, которую он поймал.

Просто не верится, что здесь еще может быть рыба.

Альмут взяла в руки одну из рыбок: она была голубоватая и толстая, с прозрачными губами.

И что, она вкусная? — спросила Альмут.

Хорошего мало, сказал мужчина, но есть можно.

Они засмеялись.

Вместе они поднялись по склону наверх. Берег реки и долина курились на солнце.

Когда они подошли к бараку, мужчина пригласил Альмут на чашку чая, чтобы согреться и, поскольку мужчина ей понравился, она согласилась.

У мужчины было худое безбородое лицо. Руки, грудь, ноги — все в нем дышало силой. Его голос звучал уверенно. Глаза были маленькие, глубоко спрятанные в складках кожи, нос — короткий. Мужчина был намного старше Альмут, но еще не старый. Он придвинулся к ней совсем близко.

Свою рыжеволосую красавицу Мюраду увидеть больше не удалось. Произошла какая-то ошибка, о которой Мюрад сожалел. Она избегала свиданий, и он никогда больше ее не встречал. Его это обижало, почти выводило из себя. С другой стороны: Женщин было так много! И разве не был он обязан чем-то и этой, одной из многих? — Он задумчиво облизнул губы; и в этом тоже проскользнула нежность.

Мюрад шагал, расстегнув пальто, по берегу большого пруда, целого озера. Он никуда не спешил: Вчера он до поздней ночи просидел за письменным столом. Над озером пролетал холодный, и все же как будто бы подогретый чем-то изнутри, ветер. Дорожки раскисли, и прошлогодние листья зашелестели на деревьях. Прежде чем сделать шаг, Мюрад высматривал сухое место и время от времени ему приходилось идти на цыпочках. Лед на озере таял; он выглядел как слой испортившегося сала, потемневший и пористый. — Что расстроило Мюрада? Был ли то ветер, шепот голых ветвей, зеленые островки, разбросанные тут и там по изогнутому берегу?

Как мне надоело быть одному.

Он подошел к большой луже и стал рассматривать себя в ней: он ведь выглядит хорошо! В самом деле! Он даже почувствовал какое-то возбуждение: Вот оно, его открытое честное лицо с распухшим носом! С мешками под глазами! Вот его рот, который умеет улыбаться так многообещающе. Вот пучки волос на висках, похожие на маленькие рожки. — Он погрустнел: Глаза ему не понравились. Еще совсем раннее утро, сказал он себе, и вообще: Человека воспринимают всего целиком! И он расправил плечи. Воспоминания о прежних победах пришли ему на помощь.

И почему только так трудно с женщинами? — Ветер сдул отражение в луже, быстрая рябь пробежала по воде.

Широкий и кряжистый, стоял Мюрад посреди буйной оттепели, задумчивый взгляд устремлен в землю, руки сцеплены за спиной: Расколотые льдины выставили ему навстречу свои молочно-белые, потрепанные морды.

Нужна ли ему женщина вся целиком?

Пожалуй, скорее нет. Он покачал головой: И почему это женщин всегда надо принимать целиком! Все эти их разговоры и смешки, взгляды, тонкие, нервные пальцы; стук каблучков — нет, этого он не хотел.

Немного дальше на пологом склоне дети пытались кататься на санках. Снега уже было совсем мало, санная колея измазана землей. Наверху стояли матери, болтали и переминались с ноги на ногу.

Матери! На них были разноцветные шубы, и выглядели они как медведицы. — Мюрад вздохнул, отвел взгляд и плюнул. Он медленно побрел по берегу, устремил блуждающий взгляд на озеро. Где-то там была середина. Там самое глубокое место. — Если бы можно было просто иметь середину!

Перед мысленным взором Мюрада проплыли в глубине великолепные рыбы, светлые и сверкающие, с коронами на головах.

Как случилось, что немногим позже он вошел в здание агентства и дал объявление во все газеты? Этого мы не знаем. Было ли это мгновенное решение? Или осуществление давно задуманного плана?

Немного нервничая, Мюрад толкнул дверь агентства. Он поднял воротник пальто и быстро оглянулся.

Мужчина в окошечке ухмыльнулся, когда Мюрад продиктовал ему текст объявления. Потом, просовывая в окошечко деньги, ухмыльнулся и Мюрад.

Он закрыл за собой дверь и торопливо пошел в канцелярию.

Разные женщины вертелись у него в голове или, вернее, части женщин: обвисшие груди с сосками, жирные бедра, голые пальцы ног.

Значит, так!

Затем Мюрад работал много часов подряд, как привык в последние годы. По нескольким делам он вынес положительное решение, по другим — отрицательное. Он поскреб себе подбородок. Один раз заглянул начальник канцелярии, чтобы кое-что обсудить.

Должен заметить, что вы очень переменились, сказал он как бы между прочим.

Костяшками пальцев он постучал по стопке документов. Мюрад слегка приподнялся со стула.

После работы он поехал домой, наспех перекусил и тщательно оделся. У него был билет в оперу; теперь он бывал там часто, с маленьким биноклем на груди.