И все-таки Анну мучило одиночество. Неужели так и будет всю жизнь одна?..

Теперь ей отказывают в квартире, а у нее бронхит, самочувствие неважное, особенно в такую ненастную погоду. Вот уже несколько месяцев ее донимает эта коварная болезнь.

Сейчас бы на родину, в Сибирь с ее чистым, звонким воздухом, напоенным ароматом тайги. Или в уральскую степь, сухую, душистую, насквозь прокаленную знойным солнцем.

Да, одиннадцать лет беженской жизни не отучили Анну от России. Вернуться бы… Но как?

Дождь усилился, он разогнал праздных зевак и пешеходов. Анна тоже поспешила под крышу автобусной остановки. Надо ехать домой. Объяснение с хозяйкой все равно неизбежно. Ехать далеко, за город, в Гонкио, а нужно еще отдохнуть после ночного дежурства.

И тут Анна подумала: а не поговорить ли ей с самим немцем?

Она представила себе рыжего, мутноглазого толстяка, страдающего одышкой от ожирения. Вряд ли с таким договоришься!

Но все получилось не так, как воображала Анна.

Он постучался. Вошел в ее комнату, внимательно оглядел убогое жилище. Стол, кровать, два старых облезлых стула, на одном из них чемодан, а из него, будто нарочно, чтобы подчеркнуть все это убожество, до самого пола свисала ярко-розовая лента. Анна рылась в чемодане и едва успела его захлопнуть.

— Макс Клаузен, живу под вами. Зашел поговорить насчет комнаты, — сказал он по-английски.

Как ни смущена была Анна — перед ней стоял симпатичный молодой человек, сероглазый, темноволосый, стройный, — она сразу же ринулась в бой.

— Ничего не выйдет, — ответила она сердито. — Вам жарко, а мне жить негде… Вы из-за непонятного каприза богача вышибаете на улицу бедную женщину. Стыдитесь!

Говоря эти слова, она яростно, словно гадюку, запихивала под крышку чемодана злополучную ленту. А он стоял и улыбался.

— Кто вам сказал, что я вас «вышибаю»? — все с той же улыбкой спросил он, без приглашения усаживаясь на скрипучий стул. — Я предлагаю вам обмен. У меня прекрасная комната.

— А чем я буду платить за эту «прекрасную» комнату? Вы думаете, я миллионерша? — вызывающе спросила Анна, задвигая под кровать чемодан. Всем своим видом она выражала пренебрежение к «пустому разговору». — Чтоб тебе провалиться, — проворчала тихо по-русски.

— Как бы не так! — ответил он ей тоже по-русски и громко захохотал, забавляясь ее смущением.

Анна невольно рассмеялась.

— Интересно получается…

— Еще бы! — продолжал он на довольно сносном русском языке. — Я предлагаю вам обмен, а разницу в оплате беру на себя!

Анна растерянно поглядела на его улыбающееся лицо. Что за чудак? Так настойчиво обеспечивает себе прохладу. Здесь что-то кроется…

— Нет, — твердо сказала она.

Ее упорство удивило его и огорчило.

— Тогда извините… — Поднялся со стула, подумал и вдруг опять улыбнулся. — Но, я надеюсь, вы разрешите иногда по соседству заходить к вам?

— Что ж, заходите, — милостиво разрешила Анна.

Странный разговор на смеси плохого английского и русского! Коммерсант? Непохож. Скорее всего моряк. На рю Чу Пао Сан Анна научилась угадывать моряка с первого взгляда. И это знание русского языка. Кто, кроме моряка, может разговаривать на всех языках мира?

На следующий день сосед опять позвонил в дверь Анны.

— Можно? — учтиво спросил он по-русски, а сам уже смело входил в комнату. — Скучно одному. Я приглашаю вас на чай, ведь русские любят чай, не так ли?

«А вот возьму и пойду!» — озорно подумала Анна, с любопытством поглядев на немца. Она честно призналась себе, что он понравился ей с первой встречи.

Его комната показалась ей прямо-таки роскошными апартаментами по сравнению с ее чердачной клетушкой. Приличная мягкая мебель, туалетный столик с большим зеркалом, на окнах нарядные шторы. Особенно Анну привлекла маленькая, сверкающая белым кафелем ванная комната.

— Хорошо? — весело спросил он.

— Очень, очень хорошо! — закивала она головой.

— Тогда — обмен. Вам здесь хорошо, мне — там. Я снимаю весь чердак у госпожи Буклай.

— Нет, — упрямо возразила Анна. — Вы за меня будете платить, это нехорошо. Я такой подарок не могу от вас принять.

— О! Это пусть вас не волнует. Я коммерсант и могу вам помогать, — он умоляюще смотрел на Анну.

— Нет, нет, — решительно отказывалась Анна, направляясь к двери.

— А чай? — растерянно спросил он.

— В другой раз.

Анна поняла, что чай был лишь предлогом, чтобы залучить ее к себе и показать ей свою комнату. На его лице отражалась явная досада, кажется, он даже сердился.

— Хорошо, — будто пересиливая себя, заговорил он опять. — Я вас накажу — сам приду к вам на чай.

Они подружились. Он стал называть ее просто Анни, а она его — Максом.

Макс часто заходил к ней в гости. Он с интересом выслушивал все, что она рассказывала о себе, о своей жизни в Сибири.

— Знаете, Макс, иногда такая тоска по родине одолевает… Хочется в ночь под рождество сесть на тройку и очутиться в своем родном Новониколаевске. Пушистый снег, от мороза захватывает дыхание. Лошади мчатся во всю прыть. Звенят колокольцы, бренчат балалайки, запорашивает снегом глаза. Хорошо! А первые весенние дни? Солнце. С крыш каплет. Масленица… Блинный дух, переборы гармошки, на площади — карусели, качели, балаганы… Вы когда-нибудь ели русские блины, Макс? Нет? Я вас обязательно угощу.

— Вы так хорошо рассказываете, Анни, что я готов вас слушать хоть до утра. А блины… Я, конечно, с удовольствием.

— Мой отец Георгий Аркадьевич Попов любил поесть. «Анна, подай там настоечки по моему рецептику. А затем простых гречневых блинов, — говорил он, потирая руки. — Но чтобы свежей амурской паюсной — гора! И маслица со сметанкой — море».

Собирались гости, и начиналась пьянка. Тогда я незаметно убегала из дома на площадь, на каруселях кататься с девчатами.

А на красную горку — праздник весны, багульник горит на холмах, появляются первые цветы. Собирается молодежь, девчата и парни, все нарядные. Играют в гармонь, поют песни, хороводы водят, в горелки играют…

— Вы такая русская, Анни, зачем вам Шанхай, почему вы эмигрировали? — поинтересовался Макс.

— Обстоятельства жизни, Макс, больше ничего. Если бы не обстоятельства… Когда-нибудь я все вам расскажу…

— А я родился на острове, — начал свой рассказ Макс. — На острове Нордштранде в Северном море у побережья округа Шлезвиг-Гольштейн. Это на самом севере Германии. Там много островов, и больших, и маленьких. Нордштранде — один из наиболее крупных островов.

В нашем местечке, где я родился, была даже церковь и ремесленная школа, в которой обучали разному мастерству. Мы, островитяне, жителей материка презирали — они казались нам слишком крикливыми. У нас на острове жизнь протекала тихо, спокойно, без происшествий, каждый знал, чего хотел. А хотел каждый разбогатеть, заиметь хорошую многовесельную лодку, снасти, ловить рыбу и продавать ее. На острове в основном жили рыбаки.

Вы спрашиваете, Анни, пробовал ли я русские блины? А вы пробовали сушеную камбалу, копченую корюшку или свежую жареную навагу, только что пойманную? То-то же!

Я любил свой остров. Этот вечный гул океана, дневное сияние, белые ночи, оглушительный гомон птиц. Мы, молодежь, развлекались почти так же, как и вы, только танцевали под губную гармонь. Собирались у кого-нибудь дома на праздник. Девушки знакомились с парнями, выбирали себе по сердцу милого. Старались выйти за того, кто побогаче. Пожалуй, практичность всегда брала верх над чувствами.

Мой отец слыл богатым и уважаемым человеком, потому что имел лавочку. Лавочка была крошечная, с разной мелочью: нитки, иголки, пуговицы, кружевца для девушек, но на взгляд жителей местечка считалась роскошным магазином.

Кроме того, отец был хорошим механиком, то есть ценным человеком в местечке. Умел починить велосипед, лодочный мотор, какой-нибудь нужный механизм на рыболовном судне. Я тоже пристрастился к механике. Вечно мы с отцом возились в сарае, все в масле, что-нибудь чинили.