Среди воспитанниц класса, в котором она училась, Таня была не только по успеваемости первою ученицей, но и – что неудивительно – самою прилежной. Она приходила в гимназию так заблаговременно – где-то за четверть часа до молитвы, – что не будь у нее годами накопленного непререкаемого авторитета, подруги над ней, пожалуй, и посмеялись бы даже. Потому что в их возрасте приходить на уроки пораньше, как какой-нибудь неопытной, пугливой первокласснице, было уже почти неприлично. Для девицы, оканчивающей курс, считалось особенным шиком войти в класс одновременно с учителем или, в крайнем случае, перед самым его появлением. Но Таня к этому относилась в высшей степени безразлично. И приходила пораньше. А вот Лена, та, напротив, появлялась в классе, как правило, в числе последних. Но не потому, что она, подобно некоторым, хотела таким манером покрасоваться. Просто у Леночки все ее действия были выверены с такой точностью, она все исполняла так разумно и взвешенно, что вовсе не нуждалась иметь какие-то минуты в запасе.

В этот раз Таня сразу в класс не пошла. Ей нужно было не только перехватить Лену раньше, чем та встретится с Лизой, но и самой избежать преждевременной встречи с этой изменщицей. Поэтому она решила дожидаться Лену на улице и все с ней подробно обсудить, не считаясь со временем и даже в ущерб урокам, если потребуется. Таня выбрала место неподалеку от ближайшей к гимназии станции конножелезной дороги и, по возможности не привлекая к себе внимания и делая вид, что ее интересуют какие-то там рекламные надписи на стенах, стала наблюдать за прохожими. Караулить подругу в этом месте было удобнее всего, потому что ей не грозило тут повстречать Лизу, обычно подходившую к гимназии с другого конца улицы. А Лена здесь появится непременно, все равно как она сегодня будет добираться до гимназии из своего Мерзляковского – на конке ли или пешком. К слову сказать, старшеклассницы чаще даже предпочитали ходить в гимназию именно пешком. Это была еще одна их возрастная привилегия, сродни появлению в классе на грани опоздания.

Долго ждать ей не пришлось. Таня заметила подругу еще издали. И даже издали было заметно, как взволнована Лена. Не говоря уже о том, что она шла в гимназию подозрительно раньше обычного.

Лена едва не бежала. И прохожие, которых она, казалось, не видит вовсе, спешили посторониться, чтобы не помешать пройти молодой, раскрасневшейся от быстрой ходьбы красавице.

Таня выросла на ее пути так неожиданно, что Лена чуть не налетела на нее с ходу.

– Таня?.. – произнесла она, изумленная и с вопросительной интонацией.

Таня успела уже понять, что у Лены имеется какая-то важная новость. Поэтому, наверное, она так рано и так поспешно и идет в гимназию, чтобы рассказать ей эту новость.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Лена, преодолев секундную растерянность от неожиданной встречи.

– Тебя жду Мне кое о чем нужно тебе срочно рассказать. Но у тебя, кажется, тоже есть новости.

– Ах, Таня, милая, еще какие! Но ты, может быть, все уже знаешь? Ты о Володе с Алешей хотела рассказать?

– Нет. Совсем другое. А с ними что?

– Они арестованы. Вчера их забрали в полицию. Обыск был и у того и у другого.

Умению Тани владеть собою и держаться с достоинством при любых обстоятельствах подруги всегда очень завидовали. Редко кто из них на экзаменах, скажем, или в нелицеприятных нравоучительных беседах с начальницей был столь же хладнокровен и бесстрастен, как она, но теперь, услыхав об аресте своих друзей и зная, в отличие от Леночки, еще и причину, по которой это произошло, Таня вдруг почувствовала, как у нее от ног и выше, к плечам, к голове, подкатывается непонятная такая слабость, делающая все конечности и самое тело непослушными и чужими, как это иногда бывает при виде крови. Лена, увидев, какое впечатление произвели на подругу ее слова, подхватила Таню под руку и потащила в противоположную от гимназии сторону. Но Таня быстро овладела собою.

– Куда мы идем, Лена? – спросила она.

– Ну не в гимназию же! Нам надо поговорить.

Они перешли площадь и направились к Пресненскому пруду, полюбившемуся им с некоторых пор за его провинциальность. Они вначале ни о чем даже не могли говорить. Так велико было их расстройство чувств. Встречные реалисты из соседнего с их гимназией училища, многих из которых они знали по именам, улыбались им, здоровались, спрашивали что-то на ходу, но Таня с Леной, всегда такие приветливые с ними, теперь пропускали их реплики мимо ушей. До того ли им было! До любезностей ли!

На пруду, как всегда по утрам, стояла совсем деревенская тишина. Купаться в этот час было еще холодно, и босоногие мальчишки – дети фабричных – сидели пока на берегу, закинув в воду кривые удочки, и, как завороженные, глядели на неподвижную гладь.

Девочки сели на скамейку под роскошною липой, недавно только развернувшей во всей красе и силе молодые, сочные, не потемневшие еще листики.

– А теперь, Лена, я тебе тоже что-то расскажу, – начала Таня свой рассказ. – Знаешь ли ты, отчего их арестовали? Ну, то есть кто донес в полицию?

– Кто же? – Лена так же почувствовала, что сейчас последует какое-то сокрушительное сообщение, и так же переменилась в лице, как Таня в их давешнем с отцом разговоре.

– Наша Лиза.

– Лиза?! – вскрикнула Леночка. – Да что ты говоришь такое, Таня! Мыслимое ли дело!..

– Увы, это так. Мне все известно наверно. Это по секрету вчера рассказал папе один его знакомый полицейский начальник. А он уже мне. И, кроме того, папа дал ему слово, что больше я никогда не приму участия в кружке. Но мы и без того решили туда больше не ходить…

– Подожди, подожди, Таня, я совсем запуталась. Тебе рассказал папа, ты говоришь? А он откуда узнал?

– Я же говорю: ему сказал по секрету знакомый полицейский начальник. Антон Николаевич. Он бывал у нас дома. К папе приходил несколько раз.

– И он знает Лизу?

– Вовсе не обязательно. Она могла донести кому-нибудь, а Антону Николаевичу уже потом передали. Я не знаю, как это там у них делается. Папа вообще говорит, что те, кому это нужно, могли и обманом вынудить Лизу признаться. Может быть, ее отец – полицейский агент. Я, разумеется, не могу этого знать наверно, я просто так говорю, предположительно, – оправдательным тоном сказала Таня в ответ на укоризненный взгляд подруги. – Но обманом ли у нее это выведали или она рассказала кому-то по доброй воле, в любом случае она достойна презрения, если не умеет строго сохранять важную тайну. Два человека по ее милости уже вот пострадали, и неизвестно еще, что будет с остальными.

– Немыслимо! – выдохнула Лена. – Я не могу в это поверить. И это сделала Лиза, лучшая наша подруга. Ну конечно, она так поступила не по злому умыслу. Ты верно говоришь – ее саму обманули каким-то образом. Но нам надо что-то делать, Таня. Не сидеть же так вот…

– Это-то и надо обдумать. Прежде всего, мне кажется, мы должны всех известить о случившемся, если только не поздно уже. А послушай, как тебе стало известно, что они арестованы?

– Вечером ко мне приходила Володина сестренка. Они же рядом живут. Плачет, бедняжка, сильно.

– А почему она узнала, что и Самородов арестован?

– А она прежде всего побежала к Самородову. Хозяйка квартиры все ей и рассказала.

Они помолчали. По лицам их, сделавшимся по-детски растерянными, было заметно, что в эту секунду они еще не совладали со множеством самых невероятных новостей, путаницу своих мыслей не упорядочили, и картина происходящего пока не предстала перед ними со сколько-нибудь достаточною ясностью.

– Ты говоришь, всех надо известить, – первою заговорила Лена, – но ведь, кроме этого Дрягалова, мы не знаем, где искать остальных. Они же почти все нелегальщики. И как им можно сказать о Лизе? Да они убьют ее, чего доброго! Дрягалов такой страшный. Вылитый Пугачев. Он тогда весь вечер с меня глаз не спускал. Я же сидела как раз напротив него. И не знала, куда деваться, – до чего жуткий взгляд! Мы ни в коем случае не будем рассказывать им о Лизе.