— Будьте добры, вы не могли бы подняться в мой кабинет и принести мне этот чертов список приглашенных?

На самом верху лестницы, нависавшей над парадным двором, Кристиан Гримо, почти в двадцать два часа все еще надеялся на какую-то внезапную перемену. Максим выдвигал гипотезы, одна абсурднее другой, чтобы объяснить эту столь демонстративную опалу, но они лишь усугубляли ее еще больше. Зная склонность своего секретаря к мелодраме, хозяин попросил его вернуться в офис, где от него будет гораздо больше проку. Чтобы попытаться понять, что же разыгралось в его жилище, он предпочитал иметь единственным свидетелем совершенно постороннего человека, который в силу своей профессии наверняка знавал и не такие недоразумения, случавшиеся в светских делах. Быть может, им вдвоем удастся найти рациональное объяснение этому загадочному прецеденту. Так что выкликала оказался один на один с униженным и сбитым с толку типом, растерявшим со времени их первой встречи всю свою самоуверенность.

— Я напрасно останавливался на каждом из имен в этом списке, все это люди из моего ближнего круга. И помимо поздравлений с днем рождения, у каждого есть веская причина присутствовать здесь. Вот, например… Джулиус Бронкертс с женой. Они не могут не прийти! Джулиус — один из моих компаньонов, он никогда не упускает случая справиться о состоянии моих финансов, понаблюдать за внешними признаками моего процветания. Чего же лучше для снятия всякого беспокойства, чем такой повод? В первое время они восхищались этим таинственным особняком и роскошью, которой я себя окружил, так что будут пересчитывать все драгоценные камешки, всех богачей и казначеев, которые потрудились приехать. Потом их охватят подозрения… С чего бы это я, никогда не созывавший гостей, вдруг решил блеснуть? Не кроется ли за этим внезапным и пышным гостеприимством что-нибудь еще? В деловом мире тот, кто упорно говорит о своем добром здравии, как правило, агонизирует. Не подстерегает ли меня банкротство? Господин Бронкертс и его супруга придут сегодня вечером, чтобы получить доказательство.

Кристиан Гримо бросил взгляд на безнадежно закрытый вход. Квартет начал легкое, шутливое allegretto, совершенно неадекватное серьезности момента.

— Гаспар Фроман, старина Гаспар, мой давнишний друг! Как он может не прийти? Мы еще в лицее были неразлучны! Это же вернейший из верных. Мой исторический телеканал — когда мне случается забыть какой-нибудь анекдот о собственном детстве, я звоню именно ему. Если кому-то суждено однажды рассказать историю моей жизни, так это будет он, как и я сумею рассказать его собственную. И из нас двоих он наименее злопамятный, никаких скелетов в шкафу, никаких застарелых обид. После стольких лет мы, бывает, и сами этому удивляемся. Правда, иногда, прикрываясь нашей сорокалетней дружбой, он позволяет себе зайти слишком уж далеко… Знаете, пресловутый долг старых друзей вмешиваться в твою жизнь. По его мнению, он имеет право говорить мне правду. И кичится этим перед теми, у кого его нет. Я, Гаспар, могу говорить Кристиану, что он зачерствел, связался со шлюхой и не надо бы ему вести себя так с тем-то и тем-то. Он приверженец пословицы «Кого люблю, того и бью», поэтому позволяет себе осуждать меня почти за все. Можно подумать, что я его не так уж и люблю, потому что сам-то никогда не делаю ему упреков! Как правило, он радуется моим успехам. Завидует мне, не ревнуя. Он лучше меня знает, как мне жить. Этот твой новый «порше-каррера»… Куда ты его денешь, ведь второе место в гараже занято «мазерати»? И почему ты выбрал красный? Красный — это же для «феррари», а для «порше» нужен серый! Подчеркивать мои промахи вкуса его забавляет. Ему так нравится выставлять меня выскочкой. Порой он заявляет во всеуслышание, что не может себе позволить то или другое, чтобы нокаутировать меня на моем ринге миллионера. Мой друг Гаспар любит измерять проделанный путь, но иногда делает этовысокоточными инструментами: штангенциркулем, транспортиром, лупой. Десять лет назад я пригласил его на три дня в Вену, в самый шикарный отель — «Империал». Мы провели там три исключительных дня. Я хотел повторить опыт, но на этот раз забронировал номера в «Захере», другом венском Гранд-отеле, в месте, у которого есть своя история, традиции. Конечно, он не такой роскошный, как предыдущий, чуть менее показушный, но зато на всем печать подлинности. Гаспар жаловался все эти три дня. Все ему было хуже, чем в «Империале», и спа-салон меньше, и обслуживание номеров слишком медленное, и сухой мартини слишком мокрый. Из-за меня он чувствовал себя так, будто его разжаловали. Как он может не прийти сегодня, не покритиковать детали? Заметить, что фуа-гра не от Плантена, что я люблю окружать себя льстецами, что моя новая ваза эпохи Сун на самом деле более поздняя? Поверьте мне, он обязательно явится.

Для выкликалы это был какой-то вывернутый наизнанку мир. Обычно ему поручалось отмечать присутствующих, а тут приходится подсчитывать неявившихся. Конечно, люди всегда охотнее доверяются незнакомцу, и, принимая эту роль, он оправдывал свое жалованье.

— Мартен и Дельфина де Визьё! Эта парочка тоже не может не прийти! Это светские паразиты, котирующиеся на бирже, шитые золотом, но тем не менее паразиты, хотя их и нельзя в этом заподозрить. Оба страдают от странного недуга, который заставляет их совершенно терять свое достоинство: у них страсть к дармовщине. Это наваждение, с которым они ничего не могут поделать, бедняги. Перед халявой они теряют все свое воспитание, чувство юмора, ощущение реальности: их охватывает какое-тоисступление. Набросившись на буфет, они уже не выпускают добычу из рук и только справляются о состоянии запасов. Еще остается красный тунец! Сладости принесут через две минуты! Они обжираются, не испытывая голода, напиваются без всякой жажды, и к тому же я уверен, что Дельфина не любит шампанского. Они могут часами стоять в очереди с тарелкой в руке, словно речь идет о пайке в годы войны. И ведь им действительно предстоит дать битву — и неизбежно проиграть ее в силу явного численного превосходства противника. После их набега остаются одни жалкие останки. Виктор Гюго сказал бы: «И груды мертвых тел покрыла мгла». Они придут.

Тут явился Максим и прервал своего хозяина вопросом: надо ли поставить в холодильник закуски и снова разогреть мясные блюда? Кристиан потребовал, чтобы его, черт возьми, оставили в покое.

— А Анита Руайе? Я все ломаю голову, почему она еще не здесь? Анита Руайе — это имя вам говорит о чем-нибудь?

— Это ведь актриса? Которая сыграла несколько прекрасных ролей в театре и кино?

— Она самая. Очень красива, талантлива, одинока. Мы познакомились три месяца назад во время одного закрытого кинопросмотра перед премьерой. До обеда, который последовал за показом, мы с ней забавлялись, меняя местами карточки на столах, чтобы оказаться рядом. Это был очаровательный момент, я играл роль ее поклонника, проявлял любопытство к анекдотам, которые киношники обожают рассказывать. Мы вновь увиделись с глазу на глаз после того, как она ушла со сцены Большого парижского театра. Учитывая ее известность, нам понадобилось найти местечко поукромнее. Помню, как она куталась в свою меховую пелерину, прячась от взглядов. Мы говорили вполголоса, украдкой. Но я почувствовал, что она не теряла времени и навела справки о «Гримо Техноложи». И напрасно она разыгрывала из себя девушку, запутавшуюся в этом слишком мудреном мире электроники, ее вопросы были далеко не так невинны. А, так у вас есть свой реактивный самолет? Не в личной собственности, он принадлежит компании, но иногда, во время своих профессиональных перелетов, мне удается договориться о задержке на несколько выходных — в случае крайней необходимости. Я слышала, что вы живете в очень красивом месте, на улице Драгон? Тогда-то я и пригласил ее посетить особняк Бейнель по случаю моего пятидесятилетия, и она с воодушевлением согласилась. А знаете почему? Потому что ей любопытна парижская архитектура восемнадцатого века? Нет, она придет, потому что ей уже не предлагают такие роли, как прежде. Еще десять лет назад она была юной дикаркой, которую в конце концов укрощают с помощью терпения и любви. Сегодня она получает сценарии, где появляется только на тридцатой странице, в роли лучшей подруги, которая, если не остеречься, может стать соперницей. Критический момент настал, когда ей предложили роль матери юной дикарки, которую в конце концов укрощают с помощью терпения и любви. В тот день ей понадобилось определиться со своей карьерой, подумать о своей жизни женщины. Внезапно она решила, что с нее хватит связей с актерами, режиссерами, авторами — всеми этими непомерно раздутыми эго. Решила, что гораздо лучше стабильные отношения с мужчиной, работающим в далекой от артистических кругов области, но тем не менее человеком творческим, надежным, принятым в обществе, завидным холостяком, который порой бывает на первых полосах научных журналов, промышленным магнатом, у которого есть свой частный особняк на улице Драгон и личный реактивный самолет и на кого, быть может, можно опереться. Почему бы и нет, пора поставить точку. Она придет сегодня вечером, это сказочный повод для углубленной экспертизы.