– Я-то поеду с тобой. И еще пятеро-шестеро. Мы-то молодые волки. А эти вот – волчата-слепыши. Куда им в войско? Как с ними быть?

– Слепыши, говоришь? – Михра вдруг по-разбойничьи гикнул и налетел на своем Рахше на толпу мальчишек, схватил одного, поменьше, с коня и ловко усадил перед собой. Остальные шарахнулись со смехом в стороны.

– Ты, что ли, слепыш?

– Нет, пусти! – мальчик смешно завозился, тявкнул и вцепился Михре в руку, так что кожа на месте укуса побелела.

– Гляди… больно кусает, – крикнул Михра. – Больно, да не до крови. Только кожу помял до синевы. Значит, и вправду волчонок. Отрасти себе зубы, волчонок, а то бросим в степи. Верно, Атья? Бросим?

– Отчего же… – смутился Атья. – Я просто…

– Просто он! – лицо Михры стало вдруг серьезным. – А куда мне их девать? Некуда, сам видишь – пусто кругом! Так что едем все – и волки, и волчата. Глядишь, в пути и волчата подрастут! Едем! Ууу-у-у-у!

2

Человек стоял на замшелом шишковатом камне и, казалось, не замечал приближения всадников. Был он небольшого роста, на худых плечах его висело холщовое платьишко, за спиной торчал тонкий шест с двумя пустыми тыквенными флягами. Они сухо постукивали на ветру. На голове человека был потертый шерстяной колпак, из-под которого торчали засаленные патлы. Лицо, перекаленное степным солнцем, с узкими хитрыми глазами и темными, печеными скулами выдавало в нем жителя Поднебесной. На сыромятном ремне висел короткий меч-дзянь – любимое оружие разбойников и странствующих мудрецов.

Он стоял на камне, как сгорбленное, засушенное ветром деревце, и словно не замечал тринадцати страшных людей, подъехавших и окруживших его.

Модэ поздоровался с незнакомцем, тот улыбнулся и кивнул в ответ.

– Это отшельник из Поднебесной, – тихо сказал темнику Курганник. – Не слушай, что он говорит. Не верь ему. Он видит и знает больше других.

– Ты у нас сам известный колдун, – отмахнулся Модэ. – Ты да Харга. Что этот человек может сделать мне?

Про себя же он подумал, что Курганник, конечно, прав и что жителям Поднебесной нельзя доверять ни в коем случае. Немало мыкалось в степи разного беглого люда – разбойники и конокрады, проворовавшиеся чиновники и убийцы уходили из Поднебесной в степь, потому что «у хунну весело жить». Одних степняки убивали, других принимали в свои стаи. От этих – жестоких и смелых – пахло кровью и сажей, в них был драконий дух, они были почти что хунну, одной с ними масти.

Но этот странник… другим был. И чем от него пахло, Модэ не мог разобрать.

– Здравствуй, добрый человек! – начал разговор сын шаньюя. – Скажи, что ты думаешь о наших краях?

Он говорил тихо, на языке Поднебесной, стараясь правильно выговаривать каждое слово.

– Очень ветрено, – легко ответил незнакомец на языке хунну. – Ветрено и пыльно. Ночью пожалуй что и холодно.

– Ты ночуешь под открытым небом? – заботливо улыбнулся Модэ. – Нельзя так, добрый человек! Здесь много диких зверей. Пойдем лучше со мной. У меня во-о-он за той горой кочевье. Там тепло, есть кумыс и женщины. Ты любишь женщин?

Старик ухмылялся, застенчиво склонив лицо. Это была игра, конечно. Но ему, видно, нравилось играть с чернявым юношей из племени людоедов.

– Дай ему одного из моих коней! – велел Модэ Карашу.

Караш повиновался, не поднимая на господина угрюмый свой взгляд. Он от рождения не имел способности говорить, все звуки, которые он издавал, были похожи на медвежье рычание. И силен был Караш, как медведь. Голыми руками рвал на куски живого барана. Из всех людей его только да еще, пожалуй, отца боялся Модэ.

Странник ловко уселся на коня, и они направились к черному отрогу.

– Скажи, добрый юноша, а кто твои друзья?

– Они мне не друзья, – гоготнул Модэ, – это мои… забыл слово… как в Поднебесной называется… гончие псы!

Незнакомец довольно кивнул, словно что-то прояснив для себя.

– Я не заметил, извини. В наших краях собаки не ездят на лошадях и ведут себя совсем по-другому. Но теперь я вижу: это действительно собаки. Правда, не знаю их масти.

Курганник остановил на нем длинный взгляд, но промолчал. Кто-то ощерился, но засмеялся только Модэ.

– Если ты будешь говорить такие вещи про моих людей и впредь – оставайся. Я буду платить тебе жалованье, – давясь от смеха, выговорил он. – Живи у меня сколько хочешь. Если, конечно, мои гончие не загрызут тебя ночью!

– Не бойся. Я буду с тобой сколько нужно, – спокойно ответил путник.

Вот доехали до княжьей стоянки. Хунну стреножили коней, скинули одежды и завалились в большой шатер. В нем было душно, дымно – от каменного алтарика струился конопляный дурман, голая кожа хунну отливала желтым маслом.

Здесь странник назвался Чию. Модэ усадил его возле себя и угощал вареным барашком. Масленое, рябое лицо Модэ с прочернью татуировки довольно растянулось, даже глаза он прикрыл, наслаждаясь одурью.

– И как бы так сделать, чтобы совсем не умирать? – спросил он вдруг благостно. Мысль эту он выхватил из горячей путаницы других мыслей и смаковал теперь то, как она прозвучала.

– У моего учителя были бессмертные кости, – тихо отозвался Чию.

В глазах Модэ вспыхнуло любопытство:

– Я слышал что-то от ваших негодяев. Да, точно, был при мне какой-то меняла. Он говорил про кости…

– О, это был образованный меняла. Что ты с ним сделал?

– Я? – Модэ рассеянно хмыкнул. – Пожалуй что приколотил к дереву за уши. Так что там про кости?

– В свое время, господин мой, в свое время. Если ты и вправду будешь платить мне жалованье, я расскажу тебе удивительные вещи. – Чию знал, как ладить с царевичами. Первое правило – не утомлять их долгой беседой. Несчастный меняла не знал это простое правило и поплатился. Но если тебя выгнали из дворца Джаньго с лошадиным хомутом на шее, ты навсегда запомнишь, как вести себя в присутствии господ. Чию помнил. Про лошадиный хомут он упомянул тут же, чтобы рассмешить Модэ.

«Пожалуй, для начала я научу тебя писать, – думал Чию, глядя на царевича. – Злости и силы в тебе на десяток ванов-драконов. И ум твой, как у битой лисицы, – чего стоят эти двенадцать резаков! Хорошая придумка! Образую я тебя, звереныш, будешь ходить у меня на задних лапках. Не видали мои прежние господа этаких зверей. Однако какая в нем сила! Все вокруг него приходит в движение. Как хорошо, что я нашел его первым».

Модэ не знал про эти его мысли. Он радовался новой забаве. Странные были забавы у сына шаньюя.

– Отец прислал гонца, – вдруг сказал он своим батырам. – Желает знать, скоро ли на этих холмах переведутся юэчжи!

– Скоро, господин, – прорычал захмелевший Курганник. – Всех передавим. У них тонкие жилы, у них костяные стрелы. У нас – десять тысяч луков!

– Говорят, юэчжи помогает древний бог, – крикнул Модэ. – Бог этот ездит верхом на туре. Так вот, слушайте все! Изловите мне этого бога, я приторочу его к своему седлу!

– Ха! Га-га-га! – заорали хунну.

– Вот отец порадуется, – усмехнулся Модэ, опрокинув плошку араки.

Темник, когда выпивал, всегда заводил речь про юэчжи. И про отца тоже – обмолвками, мрачными намеками. Тогда братия его не ликовала, а переглядывалась тревожно, только немой Караш улыбался, и становились видны его крупные, заостренные зубы, смоловшие до корня немощный язык.

Река была долгая и мутная. Ашпокай узнавал эти места – чуть ниже по течению берег заметно поднимался, превращаясь в невысокий утес. На утесе собирались зимой куропатки, это Ашпокай знал наверняка: как-то вместе с братьями он проходил по заледеневшей реке и поднимался на этот занесенный снегом обмылок. Ашпокай помнил, как билась под его заячьей шубкой первая пойманная курочка и Михра улыбался ему – тогда это была простая человеческая улыбка, ее не сменил еще оскал солнечной маски.

Было уже за полдень. Мальчишки сбросили жалкое тряпье и осторожно завели лошадей в воду. Сначала долго обмывали конские спины, грязные от степной пыли, а потом уже мылись сами. Только Инисмей залез в воду в одиночку. Чахлый конек пасся на пригорке, пока его хозяин, гнусно ругаясь, шапкой сбивал с себя вшей.