– Почему? Не был. Но не первый же я здесь санитарный инспектор… да дело и не в колючей проволоке, мало ли на свете колючей проволоки. Детишек туда пропускают беспрепятственно, мокрецов оттуда выпускают беспрепятственно, а нас с вами туда не пустят – вот что удивительно.

Нет, это все-таки не президент, думал Виктор. Президент и чтение Зурзмансора, да еще и Банева – это как-то не совмещается. И эта разрушительная идеология… Если бы я такое написал, меня бы распяли. Непонятно, непонятно… И нечисто… Спрошу-ка я у Ирмы, подумал он. Просто спрошу и посмотрю, что она будет делать… Между прочим, и Диана должна кое-что знать.

– Вы не слушаете? – спросил Павор.

– Виноват, задумался.

– Я говорю, что не удивился бы, если бы город принял меры. Причем, как и полагается городу, жестокие.

– Я тоже не удивился бы, – пробормотал Виктор. – Я не удивлюсь, если даже мне самому захочется принять кое-какие меры.

Павор поднялся и подошел к окну.

– Ну и погодка, – сказал он с тоской. – Уехать бы отсюда поскорее… Дадите вы мне книгу или нет?

– У меня нет книг, – сказал Виктор. – Все, что я с собой привез, все в санатории… Слушайте, а зачем мокрецам наши дети?

Павор пожал плечами.

– Это же больные люди, – ответил он. – Откуда нам знать? Мы-то с вами здоровые.

В дверь постучали, и вошел Голем, грузный и мокрый.

– Спросим Голема, – сказал Павор. – Голем, зачем мокрецам наши дети?

– Ваши дети? – сказал Голем, внимательно разглядывая этикетку на бутылке с джином. – У вас есть дети, Павор?

– Павор утверждает, – сказал Виктор, – будто ваши мокрецы настраивают городских детей против родителей. Что вы об этом знаете, Голем?

– Гм… – сказал Голем. – Где у вас чистые стаканы? Ага… Мокрецы настраивают детей? Ну что ж… Не они первые, не они последние. – Он прямо в плаще повалился на кушетку и понюхал джин в стакане. – И почему бы в наше время не настраивать детей против родителей, если белых настраивают против черных, а желтых настраивают против белых, а глупых настраивают против умных… Что вас, собственно, удивляет?

– Павор утверждает, – повторил Виктор, – что ваши больные шляются по городу и учат детей всяким странным вещам. Я тоже заметил кое-что подобное, хотя пока что ничего не утверждаю. Так вот, я ничему не удивляюсь, а спрашиваю вас: правда это или нет?

– Насколько я знаю, – сказал Голем, отхлебнув из стакана, – мокрецы спокон веков имели совершенно свободный доступ в город. Не знаю, что вы имеете в виду, когда говорите про обучение всяким странным вещам, но позвольте мне спросить вас, аборигена этих мест: знакома ли вам игрушка под названием «злой волчок»?

– Ну, конечно, – сказал Виктор.

– У вас была такая игрушка?

– У меня, конечно, нет… но у ребят, помнится, была… – Виктор замолчал. – Да, действительно, – сказал он. – Ребята говорили, что этот волчок подарил им мокрец. Вы это имеете в виду?

– Да, именно это. И «погодник», и «деревянную руку»…

– Пардон, – сказал Павор. – Можно узнать мне, пришельцу из столицы, о чем говорят аборигены?

– Нельзя, – сказал Голем. – Это не входит в вашу компетенцию.

– Откуда вы знаете, что входит и что не входит в мою компетенцию? – спросил Павор с обиженным видом.

– Знаю, – сказал Голем. – Догадываюсь, потому что мне так хочется… И перестаньте врать, вы же торговали у Тэдди «погодник» и прекрасно знаете, что это такое.

– Идите вы к черту, – сказал Павор капризно. – Я не про «погодник»…

– Погодите, Павор, – нетерпеливо сказал Виктор. – Голем, вы не ответили на мой вопрос.

– Разве? А мне показалось, что ответил… Видите ли, Виктор, мокрецы – глубоко и безнадежно больные люди. Это страшная штука – генетическая болезнь. Но при этом они сохраняют доброту и ум, так что не надо их обижать.

– Кто их обижает?

– А вы разве не обижаете?

– Пока нет. Пока даже наоборот.

– Ну, тогда все в порядке, – сказал Голем и поднялся. – Тогда поехали.

Виктор вытаращил глаза.

– Куда поехали?

– В санаторий. Я еду в санаторий, вы, я вижу, тоже собираетесь в санаторий, а вы, Павор, ложитесь в постель. Хватит распространять грипп.

Виктор посмотрел на часы.

– Не рано ли? – сказал он.

– Как угодно. Только имейте в виду, с сегодняшнего дня автобус отменили. За нерентабельностью.

– А может быть, сначала пообедаем?

– Как угодно, – повторил Голем. – Я никогда не обедаю. И вам не советую.

Виктор пощупал живот.

– Да, – сказал он. Потом он посмотрел на Павора. – Поеду, пожалуй.

– А мне-то что? – сказал Павор. Он был обижен. – Только книжек привезите.

– Обязательно, – пообещал Виктор и стал одеваться.

Когда они влезли в машину, под сырой брезент, в сырой, провонявший табаком, бензином и медикаментами кузов, Голем сказал:

– Вы намеки понимаете?

– Иногда, – ответил Виктор. – Когда знаю, что это намеки. А что?

– Так вот обратите внимание: намек. Перестаньте трепаться.

– Гм, – пробормотал Виктор. – И как прикажете это понимать?

– Как намек. Перестаньте болтать языком.

– С удовольствием, – сказал Виктор и замолчал, раздумывая.

Они пересекли город, миновали консервную фабрику, проехали пустой городской парк, запущенный, никлый, полусгнивший от сырости, промчались мимо стадиона, где полосатые от грязи «Братья по разуму» упорно лупили разбухшими бутсами по разбухшим мячам, и выкатили на шоссе, ведущее к санаторию. Вокруг, за пеленой дождя, лежала мокрая степь, ровная, как стол, когда-то сухая, выжженная, колючая, а теперь медленно превращающаяся в топкое болото.

– Ваш намек, – сказал Виктор, – напомнил мне один разговор – мой разговор с его превосходительством господином референтом господина президента по государственной идеологии. Его превосходительство вызвал меня в свой скромный кабинет – тридцать на двадцать – и осведомился: «Виктуар, вы хотите по-прежнему иметь кусок хлеба с маслом?» Я, естественно, ответил утвердительно. «Тогда перестаньте бренчать!» – гаркнул его превосходительство и отпустил меня мановением руки.

Голем усмехнулся.

– А чем вы, собственно, бренчали?

– Его превосходительство намекал на мои упражнения с банджо в молодежных клубах.

Голем покосился на него прищуренным глазом.

– Почему вы, собственно, так уверены, что я не шпик?

– А я в этом вовсе не уверен, – возразил Виктор. – Просто мне наплевать. Кроме того, сейчас не говорят «шпик». Шпик – это архаизм. Сейчас все культурные люди говорят «дятел».

– Не ощущаю разницы, – сказал Голем.

– Я практически тоже, – произнес Виктор. – Итак, не будем болтать языком. Ваш пациент выздоровел?

– Мои пациенты никогда не выздоравливают.

– У вас прекрасная репутация! Но я-то спрашиваю про того беднягу, который угодил в капкан. Как его нога?

Голем помолчал, а потом сказал:

– Которого из них вы имеете в виду?

– Не понимаю, – сказал Виктор. – Того, естественно, который попал в капкан.

– Их было четверо, – сказал Голем, всматриваясь в залитую дождем дорогу. – Один попал в капкан, другого вы тащили на спине, третьего я увез в машине, а из-за четвертого вы затеяли давеча безобразную драку в ресторане.

Виктор ошеломленно молчал. Голем тоже молчал. Он очень ловко вел машину, огибая многочисленные выбоины на старом асфальте.

– Ну-ну, не напрягайтесь так, – сказал он наконец. – Я пошутил. Он был один. И нога его зажила в ту же ночь.

– Это тоже шутка? – осведомился Виктор. – Ха, ха, ха. Теперь я понимаю, почему ваши больные никогда не выздоравливают.

– Мои больные, – сказал Голем, – никогда не выздоравливают по двум причинам. Во-первых, я, как и всякий порядочный врач, не умею лечить генетические болезни. А во-вторых, они не хотят выздоравливать.

– Забавно, – пробормотал Виктор. – Я уже столько наслушался об этих ваших мокрецах, что теперь, ей-богу, готов поверить во все: и в дожди, и в кошек, и в то, что раздробленная кость может зажить за одну ночь.