Наша группа приближалась к деревушке с обычными предосторожностями на случай возможности немедленного отступления, если она окажется забаррикадированной.

О том, что баррикада когда-то была, стало ясно по куче булыжника на дороге возле первого дома. Однако камни были разбросаны по сторонам, открывая проход, достаточный для грузового автомобиля.

Обследовав пространство за бывшей баррикадой, мы с Лейтифом нашли несколько десятков стреляных гильз.

За полчаса мы осмотрели каждый дом и нам стало ясно, что жители эвакуировались. В нескольких домах обнаружились консервы и мы пополнили наши запасы.

Началось обсуждение догадок о людях, совершивших налет на деревню. Возможно большинство из нас судило предвзято, полагая, что это дело рук афримов, но наш опыт подсказывал, что они именно так действуют против небольших поселений, если натыкаются на баррикады.

Что сталось с жителями, сказать было трудно. Позднее, когда мы снова обшаривали дома, чтобы выбрать получше место для ночлега, кто-то стал сзывать к себе остальных.

Мы с Лейтифом подошли первыми. Едва увидев обнаруженное разведчиком, Лейтиф крикнул остальным подождать внизу. Мне он дал знак остаться.

В верхней комнате лежали тела четырех белых женщин. Все четыре были обнажены и изнасилованы. Сердце учащенно забилось, как только я увидел их, потому что именно такой представлялась мне судьба Салли и Изобель. Через две-три секунды я понял, что никогда не видел этих женщин, но и после этого еще несколько минут сердце готово было выскочить из грудной клетки.

Первая тревога повергла меня в шок, затем превратилась в злобу. Все женщины были молоды и привлекательны. Смерть каждой наступила после долгой агонии: выражение муки осталось на их лицах. Руки и ноги всех четырех были связаны, они явно до последней минуты жизни стремились вырваться из пут.

Совершившие насилие мужчины изуродовали их тела штыками или ножами, нанеся множество ударов в область гениталий. Весь пол был залит кровью.

Мы с Лейтифом посовещались, что делать. Я предложил сжечь тела, но ни один из нас не испытывал желания взяться за вынос тел. Лейтиф сказал, что можно спалить дом. Он стоял достаточно далеко от ближайших к нему и казалось маловероятным, что огонь перекинется на другие дома.

Мы спустились вниз и рассказали остальным. Двоим стало дурно, всех без исключения стошнило. Предложение Лейтифа было принято и через несколько минут дом превратился в факел.

Лагерь мы устроили на другом конце деревушки.

По множеству причин я был одним из немногих мужчин, работавших в цехе резки тканей. Несмотря на законодательство о равной оплате труда, принятом в последние месяцы перед приходом к власти Трегарта, оставалось еще очень много видов работы, которая выполнялась исключительно или почти исключительно женщинами. Резка рулонов ткани на штуки – одна из таки работ.

Коллег моего пола было всего двое – старина Дейв Харман, пенсионер, который приходил по утрам подметать пол и готовить чай, и юноша по имени Тони, пытавшийся флиртовать с молодыми женщинами, но они все относились к нему, как к неоперившемуся птенцу. Я так и не смог определить его возраст, но парню было не меньше двадцати. Как он попал на эту работу, я не знал. Между нами установилось некое мужское взаимопонимание, объединявшее в противостоянии вульгарности женщин.

Мои личные отношения с работницами раз и навсегда приобрели приемлемую форму, как только удалось преодолеть трудности их новизны.

Значительное их большинство думали, например, что я поставлен неким надзирателем над ними или контролером. Когда бы я ни пытался заговорить, наталкивался на холодную вежливость. Моя хорошо поставленная дикция лектора колледжа мало могла помочь установлению с ними нормальных отношений. Как только я догадался о вероятной причине трений, мне с болью в сердце пришлось разъяснить женщинам свое истинное положение в этом цехе резки тканей. Атмосфера вокруг меня сразу же значительно потеплела, хотя одна-две женщины продолжали держать дистанцию. Через несколько недель от былой напряженности не осталось и следа и к моему присутствию в цехе стали относиться с благосклонностью.

Вместе с ослаблением напряжения возрастала вульгарность их поведения.

До этого момента моей сравнительно обособленной жизни – обособленной в том смысле, что мне не приходилось бывать в гуще рабочего люда, – я жил с уверенностью, что женщины более сдержанны во всем, что касалось секса. Не исключено, конечно, что в национальном масштабе развивалась ситуация, которая побуждала к ослаблению морали, как реакции на новые репрессивные законы, или дело было просто в том, что эти женщины знали одна другую многие годы и были продуктом одной и той же среды. Как бы там ни было, любой трудовой день не обходился без непристойностей, отвратительных шуток и многочисленных прямых или косвенных упоминаний наших с Тони половых органов. Тони рассказал мне, что незадолго до моего появления в цехе одна из женщин полушутя-полувсерьез расстегнула молнию на его брюках и попыталась запустить внутрь руку. Говорил он как бы между прочим, но я не сомневался, что огорчения этот случай ему не доставил.

На резке тканей работало несколько цветных женщин. По мере усиления напряженности афримской ситуации я мог наблюдать за изменением их реакции на происходившие события. В цехе было пять индианок или пакистанок и семь негритянок. На первый взгляд их поведение заметно не менялось, хотя во время особенно агрессивных подшучиваний над нами было заметно, что эти женщины помалкивают.

В тот период у меня было заведено съедать во время ленча бутерброды, которые Изобель давала мне с собой. Отчасти мы пошли на это в целях экономии, а отчасти по той причине, что качество пищи в общественных столовых значительно ухудшилось.

Я видел, что компания не получает того количества заказов, какое имела прежде; соответственно рабочая нагрузка на наш цех уменьшалась. При вводимых правительством ограничениях за сокращение штатов взимались огромные финансовые штрафы, поэтому наши трудовые ресурсы оставались прежними. Вскоре после моего прихода в цех перерывы на ленч увеличились с полутора часов до двух, а ко времени первых расколов в вооруженных силах удлинились еще на полчаса. Нашими работодателями поощрялся отпуск по болезни, однако после объявленного правительством временного прекращения выдачи пособий от Министерства здравоохранения отсутствие на работе по болезни стало редкостью.

Появилась необходимость находить способы праздного времяпрепровождения в обществе друг друга.

Из дома стали приносить настольные игры и колоды игральных карт. Некоторые женщины брали на работу шитье или вязанье, другие писали в этот долгий перерыв письма. Я использовал свободное время для чтения, но вскоре обнаружил, что если стану слишком злоупотреблять этим при тусклом освещении цеха, то причиню вред зрению. Раз или два некоторые женщины гурьбой отправлялись по магазинам, но превращение таких походов в норму поведения считалось рискованным.

Не знаю, как это началось, но несколько женщин собирались на перерыв возле раскладочного стола и, сгрудившись тесным кружком, устраивали импровизированный спиритический сеанс с самодельной планшеткой. Я впервые понял это, когда однажды стал прогуливаться по соседнему складу, чтобы немного размять мышцы. В качестве планшетки-указателя они пользовались перевернутой донышком вверх пластмассовой стопкой, а буквы алфавита были нацарапаны на клочках бумаги, разложенных по кромке стола.

Одна пожилая женщина задавала вопросы в пространство, а стопка давала ответы по складам, двигаясь под воздействием напряженного давления кончиков пальцев семи участниц на крышку стола. Некоторое время я завороженно наблюдал за происходившим, не в силах определить, действительно ли стаканчик движется независимо от воли этих женщин. Раздосадованный тем, что мне так и не удалось установить это, я отошел от них.

В дальнем конце склада за рулонами ткани я наткнулся на Тони и девушку, с которой он работал. Хотя оба были в одежде, они лежали в нормальной позе полового совокупления, а его рука была у нее под платьем на одной из грудей. Ни он, ни она меня не заметили.