Моя душа не состоялась,

из формы вырвалась опять.

В век Скайлэба и Байконура

смешна кустарность ремесла.

О чем, Марина, ты вздохнула?

И красный ландыш родился.

Уходят люди и эпохи,

но на прилавках хрусталя

стоят их крохотные вздохи

по три рубля, по два рубля...

О чем, Марина, ты вздохнула?

Не знаю. Тело упорхнуло.

Душа, плененная в стекле,

стенает на моем столе.

Андрей Вознесенский. Не отрекусь.

Избранная лирика.

Минск, "БелАДИ", 1996.

ОХОТА НА ЗАЙЦА

Ю. Казакову

Травят зайца. Несутся суки.

Травля! Травля! Сквозь лай и гам.

И оранжевые кожухи

апельсинами по снегам.

Травим зайца. Опохмелившись,

я, завгар, лейтенант милиции,

лица в валенках, в хроме лица,

зять Букашкина с пацаном —

Газанем!

Газик, чудо индустриализации,

наворачивает цепя.

Трали-вали! Мы травим зайца.

Только, может, травим себя?

Юрка, как ты сейчас в Гренландии?

Юрка, в этом что-то неладное,

если в ужасе по снегам

скачет крови

живой стакан!

Страсть к убийству, как страсть к зачатию,

ослепленная и зловещая,

она нынче вопит: зайчатины!

Завтра взвоет о человечине...

Он лежал посреди страны,

он лежал, трепыхаясь слева,

словно серое сердце леса,

тишины.

Он лежал, синеву боков

он вздымал, он дышал пока еще,

как мучительный глаз,

моргающий,

на печальной щеке снегов.

Но внезапно, взметнувшись свечкой,

он возник,

и над лесом, над черной речкой

резанул

человечий

крик!

Звук был пронзительным и чистым, как

ультразвук

или как крик ребенка.

Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!

Это была нота жизни. Так кричат роженицы.

Так кричат перелески голые

и немые досель кусты,

так нам смерть прорезает голос

неизведанной чистоты.

Той природе, молчально-чудной,

роща, озеро ли, бревно —

им позволено слушать, чувствовать,

только голоса не дано.

Так кричат в последний и в первый.

Это жизнь, удаляясь, пела,

вылетая, как из силка,

в небосклоны и облака.

Это длилось мгновение,

мы окаменели,

как в остановившемся кинокадре.

Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.

Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились

в воздух.

Он взглянул на нас. И — или это нам показалось

над горизонтальными мышцами бегуна, над

запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.

Глаза были раскосы и широко расставлены, как

на фресках Дионисия.

Он взглянул изумленно и разгневанно.

Он парил.

Как бы слился с криком.

Он повис...

С искаженным и светлым ликом,

как у ангелов и певиц.

Длинноногий лесной архангел...

Плыл туман золотой к лесам.

"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.

И беззвучно плакал пацан.

Возвращались в ночную пору.

Ветер рожу драл, как наждак.

Как багровые светофоры,

наши лица неслись во мрак.

1963

Андрей Вознесенский. Не отрекусь.

Избранная лирика.

Минск, "БелАДИ", 1996.

МАЯКОВСКИЙ В ПАРИЖЕ

Уличному художнику

Лили Брик на мосту лежит,

разутюженная машинами.

Под подошвами, под резинами,

как монетка зрачок блестит!

Пешеходы бросают мзду.

И как рана,

Маяковский,

щемяще ранний,

как игральная карта в рамке,

намалеван на том мосту!

Каково Вам, поэт, с любимой?!

Это надо ж - рвануть судьбой,

чтобы ликом,

как Хиросимой,

отпечататься в мостовой!

По груди Вашей толпы торопятся,

Сена плещется под спиной.

И, как божья коровка, автобусик

мчит, щекочущий и смешной.

Как волнение Вас охватывает!..

Мост парит,

ночью в поры свои асфальтовые,

как сирень,

впитавши Париж.

Гений. Мот. Футурист с морковкой.

Льнул к мостам. Был посол Земли...

Никто не пришел

на Вашу выставку,

Маяковский.

Мы бы - пришли.

Вы бы что-нибудь почитали,

как фатально Вас не хватает!

О, свинцовою пломбочкой ночью

опечатанные уста.

И не флейта Ваш позвоночник -

алюминиевый лёт моста!

Маяковский, Вы схожи с мостом.

Надо временем,

как гимнаст,

башмаками касаетесь РОСТА,

а ладонями -

нас.

Ваша площадь мосту подобна,

как машины из-под моста -

Маяковскому под ноги

Маяковская Москва!

Маяковским громит подонков

Маяковская чистота!

Вам шумят стадионов тысячи.

Как Вам думается?

Как дышится,

Маяковский, товарищ Мост?..

Мост. Париж. Ожидаем звезд.

Притаился закат внизу,

полоснувши по небосводу

красным следом

от самолета,

точно бритвою по лицу!

* См. Маяковский.

1963

Андрей Вознесенский. Не отрекусь.

Избранная лирика.

Минск, "БелАДИ", 1996.

ИСПОВЕДЬ

Ну что тебе надо еще от меня?

Чугунна ограда. Улыбка темна.

Я музыка горя, ты музыка лада,

ты яблоко ада, да не про меня!

На всех континентах твои имена

прославил. Такие отгрохал лампады!

Ты музыка счастья, я нота разлада.

Ну что тебе надо еще от меня?

Смеялась: "Ты ангел?" - я лгал, как змея.

Сказала: "Будь смел" - не вылазил из спален.

Сказала: "Будь первым" - я стал гениален,

ну что тебе надо еще от меня?

Исчерпана плата до смертного дня.

Последний горит под твоим снегопадом.

Был музыкой чуда, стал музыкой яда,

ну что тебе надо еще от меня?

Но и под лопатой спою, не виня:

"Пусть я удобренье для божьего сада,

ты - музыка чуда, но больше не надо!

Ты случай досады. Играй без меня".

И вздрогнули складни, как створки окна.

И вышла усталая и без наряда.

Сказала: "Люблю тебя. Больше нет сладу.

Ну что тебе надо еще от меня?"

Андрей Вознесенский. Не отрекусь.

Избранная лирика.

Минск, "БелАДИ", 1996.

ПЛАЧ ПО ДВУМ НЕРОЖДЕННЫМ ПОЭМАМ

Аминь.

Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!

Хороним.

Хороним поэмы. Вход всем посторонним.