Белый, незнакомого вкуса сыр, еще теплые, тонкие, как бумага, хрустящие лепешки, нарезанные узкими длинными лоскутами, нечто мясное, острое – неведомое, но вкуснейшее, незнакомые травы, вино, легко пьющееся, но и пьянящее… Дан это понял, выпив незаметно для себя под традиционное «доброго пути» два больших бокала. Слегка закружилась голова, его охватило теплое чувство к людям, сидевшим вокруг стола… Собственно, он и так их любил. Как жалко, что он не прихватил с собой Нику, ей было бы хорошо здесь. Он исподтишка оглядел всех по очереди. Задумчиво-добродушный Железный Тигран, гревший в пальцах полный бокал, из которого только пригубил, и с легкой улыбкой слушавший Патрика… Экспансивный Патрик, продолжавший, размахивая руками, что-то доказывать шефу… Смеющаяся Наи… Такой Дан ее не видел. Она распустила свои тяжелые волосы, струившиеся по спине и чуть прикрывавшие обнаженные плечи. Когда она, грациозно выгибая шею, поворачивала голову, длинные пряди падали ей на лицо, и она отбрасывала их назад с ленивой томностью. Небольшая, но упругая грудь четко вырисовывалась под тонкой тканью, глаза светились, это была совсем другая женщина, не та строгая, даже суровая интеллектуалка, какой он знал ее до сих пор, теперь она напоминала ему Нику, и не дневную, а ночную – такая у него была градация, ту Нику, которую он шепотом называл искусительницей… Наи, помощник шефа, сыпавший остротами, несомненно привлекательный молодой человек лет примерно… ну лет ему должно было быть столько же, сколько Наи, раз уж они вместе учились в школе, но выглядел он старше, на полных тридцать… или это она казалась моложе? Наконец Маран, упорно молчавший, в лучшем случае отделывавшийся короткими репликами, скорее мрачный, чем бесстрастный… Да… Не только море, леса, города, но и люди, все это вместе и есть Земля… Тут Дан вспомнил, что Маран как раз и не Земля, а совсем другое, попробовал, но не смог отделить его от прочих… таких земных людей! Единственная разница – остальные южане, а они с Мараном северяне… Он перехватил слегка притушенный полуопущенными веками взгляд Марана и усмехнулся собственной наивности. Причислять к северянам темпераментных бакнов потому лишь, что они по преимуществу светловолосы и светлоглазы? Особенно это неуместно в отношении Марана, сдержанность которого отнюдь не следствие холодности или флегматичности, а производное сильной воли и постоянного самовоспитания… Очень сильной воли, надо сказать! Он снова поймал устремленный в том же направлении взгляд и даже удивился. Поэт прав, он совсем не знает Марана в этой части, никогда не подумал бы, что Маран способен так смотреть на женщину. Заинтригованный, он стал следить за ним и удивился еще больше. Его всегда поражал самоконтроль Марана, его умение скрывать свои чувства словно за непробиваемой броней, а теперь возникало ощущение, что эта броня вдруг треснула, и всякий, кто даст себе труд немного понаблюдать за Мараном, все поймет. А может, виновато вино? Непривычный напиток? Он вспомнил, как сам пьянел от самых малых порций тийну и подумал, что разгадал загадку, но тут Маран поставил бокал на стол, и Дан увидел, что тот полон до краев. Поставил бокал, с явным усилием отвел глаза от Наи, встал и отошел к деревьям. Постоял немного, потом открутил кран на длинной ножке, предназначенный, видимо, для поливки, и резко плеснул воду себе в лицо. Дан перевел взгляд на Наи, и увидел, что та больше не смеется. Пока Маран сидел к ней лицом, она ни разу не взглянула в его сторону, но теперь, когда он стоял спиной, она смотрела на него неотрывно, и глаза у нее были жалобные… Дан вздохнул. Напрасно Маран мучает себя. И не только себя. И зачем надо все усложнять? Он вспомнил, как это было у них с Никой. Да, действительно, он увидел ее на соревнованиях по кун-фу и сразу влюбился по уши и навсегда. В первый день он только любовался ею издалека, и как будто этого ему хватало, но на второй… Вечером, когда в большом зале собралась куча народу, он протолкался к ней сквозь танцующую, хохочущую, галдящую толпу и пригласил на вальс. Спросил, как ее зовут. «Вероника», – ответила она, и он сказал: «Что ты со мной сделала, Вероника? Я весь горю.» Ника оглядела его с ленивым любопытством, потом более внимательно и вдруг предложила: «Выйдем в сад, мне надоел этот шум». И все. Через полчаса они уже целовались, как одержимые. Правда, тогда он был на десять лет моложе, но не мальчик же…
Он снова посмотрел на Марана, по-прежнему стоявшего под деревьями. Этот, конечно, ничего подобного не скажет. Может, вообще ничего не скажет, а просто затопчет в себе занявшийся огонь. А зачем? Зачем?! Дан вспомнил плачущую Наи и вырвавшуюся у нее фразу: «Он мне никогда не простит…» Так-таки никогда? Что за бред!
Когда Маран наконец вернулся к столу, он был совершенно спокоен. Сел, только слегка сдвинул стул вбок – чтобы не видеть Наи, как понял Дан, и взял бокал. И даже включился в разговор.
Немного позднее, уже после прощания с шефом, у ворот Наи вдруг сказала:
– Я провожу вас до стоянки… Нет-нет, Гевик, я пойду одна, ты, пожалуйста, побудь с папой.
– Я приехала бы в порт, – заговорила она чуть погодя, когда пройдя пару сот метров по тихой узкой улочке, они вышли на угол более широкой, – но не хочу оставлять папу. Все-таки два обширных инфаркта. О микро уже не говорю, весь миокард в рубцах, я сама видела. И нервничает – совсем не ко времени он слег и переживает. Так что туда прилететь не смогу. К сожалению.
– Ничего, – сказал Дан бодро. – Нас проводит Ника.
– Ника проводит тебя, – возразила Наи. – А Патрика проводят мать, старшая сестра и два юных племянника, верно?
Патрик кивнул.
– А вот Марана… – Она задумалась или сделала вид, что задумалась, Дан подозревал, что все было решено заранее и тем не менее казалось совершеннейшей импровизацией… остановилась, перебрала бусы и цепочки, висевшие на шее – как и все, она носила их массу, по последней моде, правда, в отличие от большинства, ее украшения были подобраны достаточно строго, без эклектики, в основном, серебро и обсидиан… Перебрав все, она вытянула из-под прочих тонкую серебряную цепочку, на которой висел маленький диск, сняла ее через голову и протянула на ладони Марану.
– На счастье!
Дан бросил взгляд на медальон. Серебряный диск был покрыт насечками, придававшими ему вид цветка с загибавшимися по кругу лепестками, он уже видел здесь такие розетки, высеченные в камне, какой-то символ, чуть ли не знак вечности.
Диск заметно подрагивал на протянутой ладони. Маран медлил. Тогда Наи шагнула к нему и сама надела цепочку ему на шею. Ей пришлось подняться на цыпочки, Маран не наклонил голову, чтобы ей было удобней, вообще не пошевелился, только вздрогнул, когда Наи случайно коснулась его.
– Я пойду, – сказала она чуть слышно. – Вон стоянка. Доброго пути, верного возвращения. – Она протянула руку Дану, потом Патрику, который довольно церемонно эту руку поцеловал, а Марану только неуверенно улыбнулась. И поспешно пошла по улице обратно.
Патрик задумчиво посмотрел ей вслед, потом покосился на Марана и молча зашагал к стоянке. Маран взял диск в руку, словно колеблясь, Дану даже показалось, что он его снимет и сунет в карман, если не хуже, но Маран подержал медальон на ладони, потом опустил за ворот. Дан счел за лучшее сделать вид, что не заметил этого движения.
Зонд пробил атмосферу над устьем большой реки, впадающей в теплое море северного полушария, по аналогии с Землей здесь ожидалось наличие города или хотя бы поселения. Аналогия не обманула. На экране постепенно проступила сквозь туман, словно всплыла со дна моря, несомненно городская панорама.
Зонд спланировал прямо к огромному, сверкавшему, как никелированное, приплюснутому полушарию, плотно посаженному на круглую плоскость, словно необычной формы горшок на гончарный круг… Нет, пожалуй, это больше смахивало на гигантскую каплю ртути. Здание, увенчанное полушарием, было непомерно высоким, зонд опустился уже почти на уровень купола, когда панорама городских крыш стала видна достаточно отчетливо, чтобы разглядеть детали. Крыши, в большинстве своем дугообразные, нередко круглые или овальные, были окрашены в синий цвет разной интенсивности. Там и тут красовались ртутные капельки – миниатюрные копии первого, большого купола. Промежутки между довольно плотно сдвинутыми крышами отсвечивали желто-оранжево-кирпичным, таков был цвет листвы местных деревьев.
