Дана разбудил незнакомый звук. Он попытался было зацепиться за ускользающий приятный сон, но не смог, даже не сумел удержать его в памяти. Осталось только необъемлемое пространство зеленого бушующего моря, грохот разбивающихся о гранитный обрыв волн и упоительный запах морской воды, превращенной штормом в мельчайшую пыль, пронизавшую воздух… Боже, как он соскучился по Земле!.. Дан открыл глаза и сел. Справа от него спал Поэт, почти с головой завернувшись в шкуру трухта – само животное Дан в глаза не видел, но шкура была широченной, с коротким густым голубовато-серым мехом. Слева, вытянувшись во весь рост, лежал на спине Маран и смотрел в небо, глаза его, во всяком случае, были открыты. Дан и сам невольно перевел взгляд вверх… да, здешнее небо заслуживало того, чтоб на него смотрели. Земная цивилизация осветила ночь, очистила ее от неуловимых страхов и призрачных опасностей, которые таит или прикидывается, что таит, в себе темнота, но она лишила землян звездного неба… ну может, не совсем лишила, но никогда и нигде на Земле Дану не доводилось видеть таких ярких и крупных звезд.

Звук повторился. Теперь Дан узнал его, эти замысловатые переливы могли иметь лишь одно происхождение, трубили в спиралевидный рог сахана, небольшой местной антилопы с неподобающе длинными и тяжелыми рогами.

– Атакуют с юга, – сказал Маран, не повернув головы. – Вентах в пяти.

Пять вент это меньше трех километров, привычно перевел для себя Дан. Надо разбудить Поэта и собираться.

Однако Маран даже не пошевелился.

– Эти дикари совершенно не умеют воевать, – заметил он негромко. – Подобравшись почти вплотную к спящему лагерю противника, они предупреждают его вместо того, чтобы напасть врасплох.

– Это сигнал к атаке, – возразил Дан.

– Можно было выбрать другой, менее шумный.

– А если это просто благородный обычай? Если у них не принято нападать врасплох?

– Благородные обычаи у людоедов?

Дан поежился. Людоеды… А если они выиграют сражение? Он представил себе праздничное торжество: цепочка костров, разведенных вдоль бывшего берега высохшей напрочь соседней речушки, длинные ряды сидящих на песке дикарей, хрустящих белыми человеческими костями…

– А вдруг они выиграют битву? – предположил он вслух.

– Не выиграют.

– Но лагерь спит. Они не успеют…

– Успеют. Вот, слышишь?

Невдалеке от них рассыпался резкой, четкой дробью барабанный бой. Первому барабану ответил второй, потом третий… Дан пригладил волосы и встал. Маран не двинулся.

– Скоро начнет светать, – сказал он, по-прежнему глядя в небо. – Ты хоть немного поспал?

– А ты нет?

Звук рога прозвучал неожиданно близко.

– Прорвались?

– Похоже на то. – Маран сел. – Надо разбудить этого лодыря. Ну-ка, Дан, толкни его.

– Но, но… – Поэт откинул шкуру. – Бросьте эти первобытные замашки. Совсем одичали. Варвары.

– Пообщаешься с людоедами, потом мы на тебя поглядим. Как еще ты одичаешь, – пообещал Дан.

Поэт вздрогнул.

– А как ваши людоеды питаются? – спросил он с опаской. – Живьем едят или сначала убивают?

– Убивают.

– Тогда ничего, – повеселел Поэт. – А то ведь у них привычки разные, у людоедов этих. Я где-то читал про племена, которые едят пленников живьем… или варят их живыми, так, говорят, вкуснее. Брр…

– Прервись на секунду, – попросил Маран.

– Что?

– Помолчи. Твои гастрономические изыскания мешают мне слушать.

Поэт замолчал. В наступившей тишине прокатился отдаленный звук рога, потом барабанный бой, чуть ближе…

– Отбились. – Маран снова лег на спину. – Можешь продолжать.

– Спасибо, ты очень любезен. Этим и ограничивается ваше участие в боевых действиях?

– Примерно.

– Мы не воины, мы охотники, – терпеливо пояснил Дан. – Я же тебе вчера говорил.

– Говорил, ну и что? Разве это значит, что во время битвы вы должны дрыхнуть, укутавшись в теплые шкурки? Меня такое положение дел не устраивает. Я хочу схватиться с людоедами.

– Что ты пристал к этим злополучным людоедам? – осведомился Маран. – Что они тебе сделали? Несчастные, невежественные дикари, к тому же вечно голодные. Куда им деваться, в этой дурацкой пустыне нечем набить желудок, разве что окороком врага… или даже друга. Неизвестно, что бы на их месте делал ты. Запустить тебя сюда на месяц-другой без запаса продовольствия, ты и меня съешь, и глазом не моргнешь.

– Тебя не съем. Вот Дана еще может быть. А ты несъедобный. Посмотри на себя, на кого ты похож!

– Как раз сейчас он уже более-менее в форме, – заметил Дан.

– В форме! Лучше, чем после Дернии, но все равно зубы сломаешь…

После Дернии… В памяти Дана сразу ожили два трудных месяца в Дернии… Особенно тягостным было воспоминание о первой встрече с Мараном. Он искал дачку, на которой тот расположился, битых два часа, ему пришлось пройти по берегу моря не один километр. Набережная то появлялась, то пропадала, он плутал в лесу, местами подступавшем к самому берегу так, что ветви похожих на земную иву деревьев почти касались воды, иногда разувался и шлепал по мокрому песку в полосе прибоя. Путешествие это не доставило ему особого удовольствия не только потому, что его снедали нетерпение и еле сдерживаемое беспокойство, его раздражало само торенское море, которое он впервые видел вблизи, море было слишком непохоже на земное – светло-серое, почти белое, пугающе неподвижное… правда, позднее Дан убедился, что оно, как и всякое другое, способно волноваться и штормить, но в тот день… и потом, морская вода, почти несоленая, не содержала и йода, да и водоросли ощутимо отличались от земных, поэтому, наверно, пахло море, как… как… ну не как море, иного определения Дан подыскать не мог. Нельзя сказать, что это был неприятный запах, нет, просто какой-то… посторонний, что ли? Все равно, что от бифштексов будет пахнуть французскими духами. Несмотря на теплую, безветренную погоду, пляжи почти пустовали, видимо, купальный сезон в этих широтах подходил к концу… Впрочем, Дану подобное положение дел было на руку, он отнюдь не торопился экзаменовать свои свежеобретенные познания в дернитском. Когда он наконец добрался до одноэтажного строения из грязно-белого кирпича, которому придавала причудливую форму колоколообразно обтекавшая крохотный мезонин, плавно расходившаяся в стороны и по краям изящно загибавшаяся вверх крыша, было уже около полудня… восьмой час по торенскому времени, отсчет которого начинался с самого раннего восхода в году. За распахнутой калиткой беспорядочно росли кусты каоры, точнее, какой-то ее разновидности, имевшей необычный шоколадный цвет. Окна, естественно, открыты настежь… Дан поморщился, первое, что он должен был передать Марану от друзей из Бакнии, предостережения, основанные не на абстрактных тревогах, а реальных сведениях. Пришлось долго стучать, Маран открыл не сразу, Дан уже собрался уходить, когда дверь наконец распахнулась. Его неприятно удивил вид Марана, тот был в одних белых летних порядком помятых брюках, босиком, волосы растрепаны, под глазами мешки, небритый…

– Дан?

– Ты что, до сих пор валяешься в постели?

– Вроде того… Может, сначала поздороваемся?

Дан молча протянул руку, но Маран руку отстранил и обнял его.

– Проходи.

Маран пропустил его в недлинный коридор, прикрыв открытую настежь дверь напротив входной, но Дан все-таки успел увидеть рассыпавшиеся по голубой простыне длинные рыжие волосы. Его покоробило, он вспомнил Лану. Сколько прошло времени? Три месяца или четыре?.. Маран, видимо, подумал о том же, потому что сказал серьезно:

– Это не в счет, Даниель. Не переживай.

В комнате, куда они вошли, царил беспорядок, несколько скрадывавшийся полумраком… несмотря на яркий солнечный день, было почти темно. Дан бросил взгляд на тщательно задернутую занавеску из плотной ткани, осмотрелся. Смятое покрывало на диване, скомканная и брошенная в кресло скатерть, валяющиеся тут и там книги и газеты… большинство газет не разрезано… на столе грязные чашки, остатки завтрака… или ужина, черт его знает… Больше всего Дана поразили пустые бутылки, их было слишком много, правда, названия, написанного на наклейке замысловатой вязью, он не знал, но сам цвет надписи, кроваво-красный, обличал присутствие алкоголя. И напиток этот был покрепче бакнианской тийну. Еще меньше его ободрил жест Марана, который, проходя, привычно взял с полки буфета бутылку, отвинтил крышечку, высмотрел на столе две чистые чашки, небрежно плеснул в них густой зеленоватой жидкости, пододвинул одну из чашек к Дану и взял вторую сам.