Когда в следующий раз соберётесь любить, сделайте вот что: поинтересуйтесь у кандидата, что такое любовь, а потом замолчите и послушайте. Ответ может сильно удивить, вы даже не представляете, насколько разные смыслы люди вкладывают в понятие. После спросите себя, есть ли у вас для него такое, или, может быть, вы способны это имитировать, потому что чувства, которые долго и тщательно изображают, для объекта ничем не отличаются от тех, что к нему испытывают на самом деле.

Ожидания бывают самые разнообразные, я для примера написала четыре монолога о любви, и кто-то обязательно «подпишется под каждым словом», а ведь можно и в разы больше насочинять.

«Всё время стыдно, меня ведь любить не за что, я слабый. Когда говорят, что любят, врут мне или себе. Бывает, манипуляция, бывает, что увлекаются своими красивыми проекциями. Проверял, подлавливал, искал доказательства, что обманывают. Иногда находил, иногда нет, но всё равно не верил. Нарастил защиты, но внутри я всё тот же растерянный мальчик.

Не верю, что меня можно любить.

Мне вот что нужно. Полное принятие: что бы я ни сделала, меня не разлюбят и оправдают. И не надо объективного оправдания и вседозволенности, только чтобы этот человек был достаточно слеп на мои ошибки и щедр на одобрение.

Ощущение меня самой лучшей. Тоже не объективная оценка: есть достаточно желающих похвалить за мои подлинные достоинства. Мне нужно иррациональное восхищение.

И, да, готовность умереть за меня и возле меня.

Это смешно признавать, но надо понимать, что на другой чаше весов огромный голод и дыра в том месте, где самооценка, принятие и прощение себя. Нужен кто-то, кто эту бездну наполнит.

Понимаю, что таких жертвенных психов, которые при этом достаточно маскулинны, чтобы меня удерживать и трахать, не найти.

Они любят образ, который я создаю, а это всего лишь оболочка. Ни одна не любила меня за мягкость, им подавай силу. У меня полно силы, но это во мне не главное. За талант влюблялись, но не любили. Быстро начиналось «ты не дотягиваешь, но я всё равно тебя люблю». А мне не надо всё равно, мне надо, чтобы она искренне восхитилась. Нет – значит, нет.

Меня настоящего никто никогда не любил.

Я хочу, чтобы кто-то принял мою любовь. Мне самой ничего не надо, только бы отдать, сделать счастливым и потом любоваться – как он смотрит на меня, как радуется.

Моя любовь никому не нужна».

И так далее, и так далее, и так далее.

И ещё бывают сущности. То, что я называю Солярис vs Марсианин. Хотя там не versus даже, просто два дополнительных способа для тех, кто по-человечески не умеет.

В фильме «Солярис» есть сцена, от которой страшно, как во сне. Когда герой оставляет в лаборатории тихую темноглазую девушку, закрывает бронированную дверь, и через несколько секунд стальная переборка начинает выгибаться, потому что изнутри в неё бьётся дикая безумная сила, желающая только одного – быть рядом. Всего раз в жизни я чувствовала эту безмозглую мощь в себе, и когда она иссякла, я поклялась, что никогда больше, больше – никогда. Объектом тоже случалось стать, и, поверьте, это может сделать из вас интимофоба.

В рассказе Брэдбери «Марсианин» описана сущность, которая приходит к людям в облике тех, кого они любят, и остаётся рядом столько, сколько они пожелают. При одном условии – если не отойдёт слишком далеко и не попадёт в сеть другого любящего, тогда она примет форму, угодную ему. Если сильно потянут с разных сторон, она разорвётся к чертям. Можно предположить, что она не умеет любить, но на самом деле она просто не умеет помнить, зато способна отдаваться полностью, пока с вами.

Иногда мне кажется, что марсианская сущность, это та же, что в «Солярисе», – после того, как её всё же оторвали от любви, но она выжила.

Иногда мы помечаем друг друга – нечасто, обычно всё проходит бесследно, но иногда всё же случается. И потом некоторое время невозможно понять, как другие женщины могут спать с тем, на ком светится поцелуй здесь и здесь; как другие мужчины не умирают от ревности, когда замечают нестирающийся отпечаток пальцев на белой коже. И совсем непонятно, почему я позволяю чужой руке прикасаться к этим следам; почему он позволяет.

Хорошо, что не всякий может так пометить, а то бы давно не было живого места на нас. Они ведь не просто ощутимы, они влекут нас к тем, кто их оставил. Прекрасный психопат говорил о горле, что бредит бритвою, а я – об ожогах, бредящих поцелуями и пальцами.

Позже они всё-таки стираются, от времени, расстояний или томлений совместной жизни, но мало кто не тоскует о них, мало кого не тянет под чью-то руку и чьи-то губы, чтобы снова загорелись знаки на телах.

И есть средства, которые избавляют от них до срока, если сил нет носить. Не знаю, как мужчинам, а женщинам помогает спать обнаженными под полной луной. Дождаться, пока она посмотрит и возьмёт на руки, и забыть в её колыбели обо всех. Лунный перламутр впитается в кожу, и утром проснешься свободной, без отметин, все заберет луна, вон их сколько уже на ней, добавится ещё несколько, никто и не заметит.

Только подумай, подумай ещё раз, не побежишь ли ты потом, в следующее полнолуние, искать того, кто снова пометит и обожжет. Потому что легко собрать волю и рассудок; несложно усмирить страсть; непросто, но посильно успокоить сердце. И с годами всё легче, ведь свобода притягательней вина и любви, она совершенствует душу точно так же, как лунный свет – тело.

Но редко кто не тоскует, когда кожа его не отмечена ни рукой, ни губами, ни шрамом, ни ожогом, ни укусом и ничем таким, что можно изредка гладить и чувствовать, как другой вздрагивает от озноба.

Понятно, что ощущение собственной смертности – это самое привлекательное, что нам удаётся испытать. То, к чему трудно не возвращаться всё время, как нельзя не трогать языком лунку удалённого зуба. Поэтому невозможно не приезжать снова и снова в некоторые города, больше не принимать некоторые вещества и не спать с некоторыми людьми – потому что они, – места, вещества и люди, – однажды дали нам фрагменты этого знания. Кажется, мне удавалось полюбить, только обнимая человека в те минуты, часы и ночи, когда он узнавал о своей конечности через боль, грибы или моё тело. Я всерьёз полагаю, что есть и другие способы заниматься любовью, кроме смертоносных: бегать рука об руку по лугу, хохоча; красиво перекатывать по кровати под медленную музыку; завести троих детей, собаку и автомобиль; разговаривать. Но меня слишком привлекают люди, состоящие в особых отношениях со смертью. Не те, которые боятся или, наоборот, не осознают, но те, что имеют с ней статус «всё сложно» – им страшно, а они лезут. И, сопровождая их, я снова чувствую её физическое присутствие, ощутимое через покалывание кожи, озноб и тоску такой концентрации, что она сначала наполняет тебя, как стеклянный сосуд, а потом и вовсе разрывает. И только ради этого тонкого звона, ради сияния мелких осколков в луче света, ради этого – всё.

Снова в Сети пишут о чьей-то смерти, повторяя одни и те же слова, но не от недостатка воображения, а потому, что сейчас для них нет другой правды.

А чего – «так не бывает», чего – «в голове не укладывается»? Именно так оно и происходит. В двадцать лет – несчастные случаи, к тридцати подтягиваются наркоманы, а в сорок – уже естественное течение жизни. Поколение потихонечку выстраивается в клин и уходит на взлёт, медленно, но неуклонно. Впереди сильно пьющие, потом те, кто болели, а дальше уж как повезёт. Вразнобой – которые сами всё решили. Это кризисное поколение, способное разрулить много беды и боли, эффективно действующее в стрессе, но рассыпающееся от повседневности, от тоски за окном, – «всё, что не может сделать нас инвалидами, нас убивает», да. И мы совсем-совсем не готовы – ладно кому за семьдесят (и то, если не родители, им-то всегда рано), но наши… Первые пять раз хватаешься за голову и бормочешь что-то вроде «слишком быстро!», а потом взбираешься на красивый холм, наблюдать, как мимо проносятся поезда, всегда в одну сторону. Долго, очень долго. Пока однажды не возникает желание сесть в один из них, ведь все, кого ты любил, уже там. А сейчас ещё есть время, хрен знает, сколько, но есть. Поэтому празднуйте друг друга, празднуйте своё родство и близость, даже виртуальную, – уж какая сложилась, – сколько можете. И кончайте эти глупости – дни рождения не отмечать. Радуйтесь. Иначе мы будем встречаться только на похоронах.