Орали чайки, ходила волна по заливу.

С буксира на транспорт заводили конец. Плечи Маруси и Черепца потемнели от дождя, ветер рвал полу ее тяжелого пальто.

— Давай посидим, — сказал Черепец. Смахнул рукой воду с цементной скамьи. Они сели, в кармане у Черепца была баранка, он размочил ее в луже, и они молча стали бросать кусочки чайкам. То он, то она. И Черепец подумал, что, наверное, сегодня лучший день в его жизни. И что он его всегда будет вспоминать.

— У меня легкая форма, — вдруг сказала Маруся, — Амираджиби сказал, мне детей иметь можно будет… Я девушка здоровая, поправлюсь…

— У-у-у-у-у… — загудел рефрижератор.

Шофер домел веничком кузов, закрыл борт. Белобров сунул ему тридцатку.

— Ну вот и все, — сказала Шура и оглядела дома, базу, размытые дождем сопки, серые корабли под скалой. — Все, как сон, Сашенька, как сон!

Не прощаясь, взяла ребенка и, криво ступая, пошла по трапу. За ней поднимался Дмитриенко с открытым зонтом. На палубе ветер сорвал брезент со штабеля бочек. Помощник ругался в мятый жестяной рупор. Транспорт опять загудел.

— Ну, бывайте здоровы, — и Маруся по очереди пожала руки Черепцу и Артюхову. И потом еще раз Черепцу. — Ждите нас с песнями.

И, забрав в обе руки вещи, не оборачиваясь, полезла по трапу.

Майор из морской пехоты заиграл на аккордеоне танец маленьких лебедей. Матросы с грохотом потащили наверх трап. Буксир сипло гуднул и стал вытягивать транспорт. Все закричали. Шура с палубы замотала головой. Потом ткнулась лицом в одеяло, в которое был завернут ребенок, и заплакала. Маслянистая спокойная полоса воды между транспортом и пирсом все увеличивалась. Тугой ветер с залива вырвал у Марии Николаевны зонт, он закачался на воде. Мария Николаевна тоже заплакала, не то из-за зонта, не то вообще. Все кричали с палубы и с берега, это был крик, в котором нельзя разобрать слов. Майор играл вальс. Подъехал «виллис», из него выскочила Настя Плотникова и замахала рукой, а Шура опять закивала головой.

Маруся стояла на самой корме у штабеля бочек рядом с вылинявшим флагом, так и не выпустив чемодана и узлов. Она смотрела на Черепца и на пирс долго и неподвижно. Тугой сырой ветер все дул и дул с залива, транспорт отходил. За транспортом двинулся «Бобик» — большой морской охотник — корабль охранения, матросы с него показывали на зонт в воде и смеялись.

Провожающие расходились с пирса. Настя уехала на «виллисе». Черепец, Белобров и Дмитриенко залезли в кузов «пикапа» и накрыли плечи брезентом. К ним попросился майор с аккордеоном, и они поехали.

— Уехал мой балбес, — сказал майор, — и снова я одна.

Он хихикнул и заиграл «Давай пожмем друг другу руки».

— Вчера муху видел, весна… — сказал Черепец.

«Пикап», подвывая моторчиком, полз в гору, и чем выше он полз, тем шире открывался залив и тем сильнее становился ветер. Майор играл, лицо у него было печальное.

— Черепец, дорогой, — сказал Белобров, — а я тебе воротник купил, — он кивнул в сторону залива и транспорта, — купил, понимаешь, и не отдал… Из хорька воротник. Теплый.

— Я этого хорька знал, — подтвердил Дмитриенко, — он Долдону двоюродный брат…

Но никто не засмеялся.

— Мы их разобьем так страшно, — вдруг сказал Белобров, — что веками поколения будут помнить этот разгром. Честное слово, ребята.

Транспорт, выходя из узости, загудел и долго гудел, пока вовсе не пропал из виду.

На развилке майор попросил выйти. А они поехали дальше. Навстречу, подскакивая на ухабах, один за одним ехали два грузовика, в которых, держась друг за друга, пряча лицо от холодного ветра, стояли летчики. Летчики пели. Вместе с ними у самой кабины стояла и пела хорошенькая курносая девушка.

— Здравствуйте, сестрица, — заорал Дмитриенко и встал в «пикапе».

— Здравствуйте, товарищ гвардии капитан… — сухо ответила девушка.

Рядом с ней в красивой позе стоял Сафарычев.

— Все, — сказал Дмитриенко и погрозил Сафарычеву кулаком, — «окончен бал, погасли свечи». Надо было мне в тот Мурманск ездить!..

В небо взлетели три ракеты. Механики расчехлили самолеты.

У КДП был выстроен летный состав полка.

— В пятом квадрате обнаружена подводная лодка противника, — сказал начальник штаба. — Видимо, она потеряла ход. Ее охраняют и буксируют несколько боевых кораблей. Первым пойдет звено Белоброва. Обстановку оценить на месте и сообщить на командный пункт. Остальным экипажам готовность номер один.

К КДП подъехали санитарная и пожарная машины.

— Капитан Бесшапко?! — позвал командующий.

Бесшапко вышел из строя. Генерал подошел, снял с руки часы и протянул их капитану.

Бесшапко посмотрел на генерала, на строй летчиков, опять на генерала.

— Да, да, вы были тогда правы! — повторил генерал и отдал часы.

— Попробуй теперь забросить капитанские звездочки, может вернутся генеральскими погонами, — сказал кто-то, и строй грохнул смехом.

Заработал один, второй, третий моторы самолетов. Подвешивались торпеды. Экипажи разбегались по своим машинам. Белобров, Звягинцев и Черепец, стоявшие чуть в стороне от самолета, склонились над картой. Механик выключил моторы, и стали слышны голоса.

— Вы моя сказка, — кричал за столом невидимый Белоброву торпедист, — вы для меня сон, дуну — и вас нет… А она на семь годов старше и вылитая треска…

— Бабушка, — прокричал второй голос.

— Ну, что там у вас? — крикнул Белобров.

Из-под самолета выскочил торпедист и доложил:

— Торпеда готова по-боевому!

— Добро! — сказал Белобров. Он осмотрел шасси, снял с унтов калоши и полез в кабину.

Звягинцев проверил подвеску торпеды, поиграл с подбежавшим Долдоном, затоптал окурок и занял свое место.

Черепец пристегивал парашют и покрутил пулеметом.

В небо взлетела зеленая ракета.

— От винта, — крикнул Белобров и запустил сначала левый, затем правый моторы. Он надел на шлемофон каску и включил СПУ.

— Штурман в порядке? Стрелок в порядке?

— В порядке, — ответил Звягинцев. Он подкрутил высотомер, разложил карту.

— В порядке, — ответил Черепец.

— Тогда поезд отправляется, третий звонок, — сказал Белобров и запросил КДП.

— Клумба, Клумба! Я Мак-4! Экипаж к выполнению боевого задания готов! Разрешите вырулить!

Белобров махнул рукой, и из-под шасси убрали колодки. Механик отдал честь, Белобров кивнул головой, и самолет выкатился из капонира.

За Белобровом рулили экипажи Романова и Шорина. В стороне от полосы стоял «пикапчик», и Серафима, кутаясь в платок, смотрела, как взлетали тяжелые машины. Мощно и грозно выли моторы.

Над заливом в плексиглаз ударило солнце, под самолетом прошли голые, поросшие красноватыми лишайниками скалы, и сразу же открылось море. Над водой стояла легкая дымка, и они еще с час летели над этой дымкой.

— Интересно, — сказал Черепец по СПУ, — как муха на потолок садится, с переворота или с петли?

Ему никто не ответил.

Они снизились, дымка сразу вроде бы расступилась, открывая студеную холодную воду, и тогда они увидели первую бочку. Они не сразу поняли, что это бочка, она была полузатоплена, и Белобров решил, что это мина: сорванные мины ходили косяками, и их следовало наносить на карту, но это была не мина, а именно бочка, и вторая, и третья, и чем больше они снижались, тем шире расступалась дымка и тем больше открывалось этих полузатопленных знакомых масляных бочек с рефрижератора номер 3. Некоторые были разбиты, и на них и вокруг них сидели и плавали чайки. Больше ничего не было, только бочки, да угол какого-то здорового ящика, да доски, на которых тоже сидели чайки. Бочки, бочки, бочки!

— Бочки! — быстро по СПУ сказал Черепец и облизнулся. — Бочки! Бочки с рефрижератора!

И вытер сделавшиеся мокрыми лоб и подбородок.

Море было пустое, студеное, беззвучно ходила волна.

— А-а-а-а-а-а! — вдруг закричал Черепец и, чтобы заглушить в себе поднимающуюся откуда-то из живота боль, ударил себя кулаком в лицо, раз и еще раз, потом выключил СПУ и уже беззвучно заплакал. Турель, небо и вода подернулись на секунду пестрыми кругами, когда эти круги пропали, никаких бочек уже не было, и он включил СПУ.