— Бальмонта! — просиял Копейкин. — Если кто его уважает…
В классе опять раздались крики:
— А это что такое?
— Это из «Бонни М»!
По ребячьим лицам трудно было понять, уважают ли они Бальмонта, зато было совершенно очевидно, что это никому не важно. Только учительница Лидия Николаевна несколько растерялась, однако не перебивала.
А Копейкин был уже в следующей роли и продолжал с еще большим вдохновением:
О, воздушебезбрежности златогладкой яичности.
Золотые аккорды скорлуп!
Ты лежишь, безглагольное порождение птичности,
И зефир обдувает твой труп.
Та яичность волшебная — порождение курицы,
Чей могуч рябокрылый полет.
Старец вещий и старица от сверкания жмурятся,
Но мышонок яйцо разобьет.
И скорлупность яичная, там незримо лежащая,
Отражаясь в безмерности вод,
Подтверждает таинственность того звездно-блестящего,
Что придет, непременно придет!
Класс хохотал, учительница растерянно улыбалась, а Копейкин, не дав никому опомниться, продолжал:
— А вот наш любимый Владимир Маяковский, — звонко крикнул он:
Схватил яйцо
И об стену
Давай долбить его в две смены.
Долбят неделю —
нету толку,
положили яйцо на полку.
Но тут,
узнав об яйце понаслышке,
с портфелем под мышкой
бежала мышка.
Бежала, бежала и
выкинула фортель:
махнула постам —
яйцо —
К черту!
Хохот класса перекрыл последние слова — это было узнаваемо всеми, и невозможно было остановить всеобщее ликование. Только, учительница все еще пребывала в некоторой растерянности. Она никак не могла решить: следует ей остановить Копейкина или нет? Ей самой было очень интересно, однако должен же быть конец?.. И чем все это кончится!..
Смятение ее не ускользнуло от Копейкина. Но тут прозвенел звонок.
Копейкин развел руками, сказал с сожалением, кротко, как только мог:
— А я как раз собирался перейти к Лермонтову!
Утренний густой туман застилал все вокруг.
Горошкина торопилась в школу. Может быть, оттого, что в тумане всегда есть что-то завораживающее, или оттого, что сейчас её никто не видел, она шла и тихо читала стихи. Иногда она замедляла шаг, осматривалась, прислушивалась…
Прохожие возникали где-то совсем уже рядом и тут же исчезали. Машины шли в молочном мареве, пробивая дорогу ярким светом, — не ехали, а ползли. И все — люди и машины — двигались медленнее, чем обычно, и чаще, чем обычно, слышались гудки. Промчался невидимый поезд метро, вынырнувший на поверхность…
Ома пересекла трамвайную линию и свернула в переулочек.
Ее обогнал велосипедист с ярким фонарем у руля. Она сразу узнала эту красную куртку и мелькнувшее лицо: это был новичок из 8 «а». Он промчался мимо, и, казалось, не заметил, как она остановилась и посмотрела ему вслед.
Но когда она свернула в следующий переулок, где было совсем мало прохожих, велосипедист возник вдруг где-то сзади — она невольно обернулась на яркий фонарь и снова увидела красную куртку.
Маша замедлила шаг — велосипедист замедлил движение, она прибавила шаг — то же самое сделал велосипедист.
Он ехал следом, сохраняя некоторое расстояние. Сомнений быть не могло: он освещал ей дорогу.
Она сворачивала то в один переулок, то в другой, петляла, переходила на другую сторону мостовой — велосипедист точно следовал за ней и все время держал её в луче фонаря.
Федя Ласточкин свернул в пустынную подворотню. Здесь его ждали весьма подозрительные парни.
Они о чем-то шептались, но, видя, что никого нет вокруг, стали говорить громче и смелее.
— Отделайте его как следует! Это лучший копейкинский дружок, Васька Белкин. И навесьте ему на мозги, что получает за все их дела! Поняли?
— Ясненько! — кивнул коренастый крепыш, видно, «главный». — В чем одет?
— Голубая нейлоновая куртка, красная шапка и шарфик. Он каждый день ходит через этот пустырь к брату в больницу.
— Авансик?
И Ласточкин вынул из портфеля пластинки заграничной жвачки и блок сигарет.
Никто не видел и не слышал их, только какая-то фигурка прошмыгнула мимо и исчезла.
Только она, вездесущая Татка Травкина, видела их и слышала этот заговор.
На школьном дворе во время перемены ребята гоняли мяч, бегали, возились, кое-кто просто грелся на солнышке. Прозвенел звонок, школьный двор опустел, все разбежались по классам.
Только Копейкин и двое его приятелей направились в противоположную от школы сторону.
И тут же наткнулись на Эльвиру Павловну.
— Копейкин? Куда это вы? Опять что-то замышляете? — подозрительно спросила она.
— От вас ничего не скроешь! Замышляем! — Он понизил голос, кивнув ребятам, чтобы шли дальше. — Вот это наш мозговой центр, — показал он вслед ушедшим ребятам, — и методом мозговой атаки мы должны…
— Какой центр? Какая атака? — встревожилась Эльвира Павловна, но тут же, заподозрив подвох, сменила тон:
— А почему ты не на физкультуре?
— А я освобожден! — Копейкин улыбнулся одной из своих лучезарных улыбок и, сделав «чао», исчез.
Он догнал ребят, когда они переходили улицу.
— Дура она чокнутая! Что ты с ней… — недоумевал Белкин.
— Взрослые, Васенька, дураками не бывают! У них это не принято. Где ты говоришь эта больница?
— Слушай, а может, но ходить сегодня? Ну их и черту! Я, правда, обещал брату котлет домашних…
— Нет, ты пойдешь и отнесешь ему котлеты! — резко сказал Копейкин.
Через пустырь с огромными лужами и редкими островками цветущих верб по сырой тропинке шел мальчишка в голубой куртке и красной вязаной шапке.
В руках у него была большая сумка-сотка, набитая свертками, пакетами с молоком.
В арке, под железнодорожным мостом, появились трое лохматых парней, шли они неторопливо, а один из них тренькал на гитаре.
Когда они поравнялись с Белкиным, лохматый в кожаной куртке вдруг задержался:
— Слышь, малый, ты это… попить не дашь? — он указал на пакет с молоком.
Белкин с готовностью достал пакет и протянул. Тот не спеша вынул из кармана складной нож, щелкнул кнопкой, полоснул по уголку пакета и спокойно спрятал нож в карман. Пил он неторопливо, ожидая, пока его дружки подойдут ближе. Потом сделал несколько глотков парень в тирольке и передал тому, что с гитарой, а тот, сделав обманное движение, резко сжал пакет и направил струю молока прямо Белкину в лицо. Белкин ловко уклонился, и струя попала прямо на лохматого в кожаной куртке.
Парень вскинулся, бросился на Белкина и сорвал шапку. Но тут Копейкин — а это был он — неожиданно ударил его в живот, так что тот сразу будто переломился пополам. Отпрыгнув, Копейкин нанёс второй ловкий удар сеткой подоспевшему парню в тирольке. Тогда на него кинулся гитарист. Копейкин увернулся, успев подставить ножку.
Длинноволосый главарь уже опомнился и, хрипло ругаясь, опять бросился на Копейкина, норовя схватить его за горло. Но Петя опять увернулся.
Драка шла отчаянная. Маленький мальчишка то и дело мелькал между здоровыми парнями, которые никак не могли его схватить.
А неподалеку, из будки телефона-автомата, наблюдал за этой дракой Федя Ласточкин. Следили за ней и ребята-болельщики, лучшие люди 8 «б», готовые в любую минуту прийти на помощь товарищу.
