Врач спросил, не разбудить ли ему мадемуазель Адонар, чтобы дать ей некоторые указания насчет пузыря со льдом, но Лейкос умоляюще поднял руку:

— О нет, дадим девочке спокойно поспать, уважаемый доктор, — попросил он и отвесил благодарный поклон, словно намекая доктору, что больше не нуждается в его услугах.

Из аптеки пришел фельдшер и положил Лейкосу пузырь со льдом на живот, который горел теперь так, словно в него сунули зажженный факел.

Лейкос лежал тихо, терпеливо. Он прислушивался. Когда ж она наконец придет? Должна же она когда-нибудь вернуться…

Да, Жоржетта была его мечтой, последней мечтой, мечтой, от которой так трудно отказаться. Она подобна розе, которую подносят умирающему, с глубокой грустью подумал он, она подобна аромату розы, веющему над могилой.

Китти Салливен убила эту мечту.

В это утро Мери первой из девиц Холл оделась и помчалась в радиорубку справиться, не пришла ли долгожданная телеграмма. Впопыхах она забыла надеть пальто и теперь, добираясь до верхней палубы, немилосердно мерзла. Дул резкий холодный ветер, все палубы были мокры. Дым из трех красных труб прижимало ветром книзу, — он стлался над самым пароходом и уносился вдаль. Пахло углем. Из-за бурых клубов дыма на миг блеснуло тусклое солнце, бессильное пробиться сквозь дым и туман.

— Какой ужасный холод! — воскликнула Мери, вбежав в радиорубку.

Штааль порылся в стопке телеграмм, не забыв при этом кокетливо взглянуть на Мери.

— Вот она. Мы получили ее всего четверть часа назад. В ней одни хорошие вести.

И правда, телеграмма была самого приятного содержания. Глаза Мери радостно блеснули.

— Вы самый очаровательный мужчина на пароходе, господин Штааль! — заявила она. И тут же умчалась.

Миссис Холл еще спала и ни при каких обстоятельствах не велела себя будить: если весть дурная, то хорошо выспавшийся человек примет ее гораздо спокойнее, а если весть добрая, то тем более незачем торопиться. Такого взгляда держалась Миссис Холл, и дочери свято его чтили. Три девицы радостно шушукались и хихикали. Иногда Этель громко взвизгивала, но от окрика Мери тут же стихала.

Банк Холла на несколько дней действительно попал в тяжелое положение. Касса банка опустела, и он, как и некоторые другие банки, был вынужден прекратить платежи. Но тут вмешалось правительство и поддержало их. Теперь все обстояло благополучно. Джон собирался завтра ехать в Нью-Йорк, чтобы встретить семью.

Девицы все взволнованнее шептались между собой, но вот наконец миссис Холл проснулась с таким глубоким вздохом, словно наступал конец света.

— Боже всемогущий! — простонала она и села на кровати.

Но Этель была уже возле нее, торжествующе размахивая депешей.

— Перестань вздыхать, мама! — крикнула она. — Все, что телеграфировал твой брат Чарли, оказалось чепухой. Прочти, что сообщает отец. — И она подала матери пенсне.

— Вы телеграфировали ему без моего ведома? — упрекнула дочерей миссис Холл.

— A la guerre comme à la guerre[34], — ответила Этель.

Девицы вдруг вспомнили про «Флорес». Да, как же теперь быть с «Флорес»? Чудо-магазин скончался, не успев родиться. Какая жалость! Право, до чего же обидно!

— Погодите еще! — откликнулась миссис Холл, не желая так быстро отказываться от своей скорбной позы: слишком много она вчера выстрадала, штопая чулки. В конце концов телеграмма могла еще оказаться чистейшим враньем. — Вполне возможно, что вам придется заняться этим магазином гораздо раньше, чем вы думаете. О, я знаю Джона!

— Теперь ты опять можешь выйти за своего испанца, — обратилась Мери к Вайолет.

Та, состроив гримаску, пожала плечами. Право, уж теперь-то у нее и вовсе нет ни малейшего желания.

— Нет, нет. Но может случиться, что я…

— Что ты?..

— Ну… что я… в один прекрасный день удеру!

— Ой, Вайолет! — взвизгнула Этель, всегда бурно проявлявшая свои чувства.

— Скажи, мамочка, ты на меня сильно рассердишься, если я удеру? — спросила Вайолет совершенно серьезным тоном.

— Вы меня с ума сведете! — воскликнула миссис Холл.

Она хотела встать, но дочери запротестовали: нет, нет, они ни за что не разрешат. Ей надо отдохнуть после вчерашних волнений. Они позвонили и попросили стюарда подать завтрак в каюту. Еще маленькими девочками они любили завтракать у постели матери, когда ей нездоровилось. Это было чудесно!

Однако им предстояло обсудить уйму важных вещей: сегодня вечером состоится капитанский банкет, после него бал, затем в баре танцы в очень-очень тесной компании. Сколько удовольствий! Девицы Холл в упоении предвкушали их и взволнованно гомонили, перебивая друг друга.

Наконец они вспомнили, что пора одеваться и выходить, и на несколько минут умолкли, занявшись пуховками для пудры, кисточками для бровей и ресниц, губной помадой.

— Что нам сегодня надеть? — спросила Этель.

— Предупреждаю вас, погода отвратительная, сыро, холодно, — сказала Мери. — Оденемся под медвежат.

Сестры надели пальто цвета верблюжьей шерсти и отправились гулять. Миссис Холл, еще раз внимательно перечитав телеграмму Джона, взяла лежавшую возле кровати груду шелковых чулок, нуждавшихся в штопке, и, открыв иллюминатор, вышвырнула их в океан.

Вайолет незаметно отделилась от сестер и быстро пробежала по всем палубам: ей непременно надо поговорить с Уорреном! Вчера она вела себя с ним просто непристойно; необходимо как можно быстрее снять с себя это пятно.

Она прошла через курительную комнату, библиотеку и салоны. Уоррена нигде не было. В отчаянии она топнула ножкой: не мог же он вовсе исчезнуть! Вайолет даже всплакнула. Но, взяв себя в руки, сделала вид, будто в глаз попала соринка, и незаметно вытерла слезы.

Уоррен… Да, так она обошлась с любимым человеком. Плачь, плачь, это кара за твою вчерашнюю наглость!

И вдруг, в который раз пробегая по зимнему саду, она увидела Уоррена, прыгающего в лифт. Лифт уже было тронулся, но бой, заметив ее знаки, вернул его.

— Алло, Уоррен! — воскликнула она, притворившись пораженной, что оказалась рядом с ним. — Ты куда?

— Да хочу вот побриться, — неуверенно, чуть пристыженно ответил Уоррен — лифт шел уже вниз — и смущенно подергал свои жиденькие усики.

В сущности, Уоррен был просто добрым и совсем незлопамятным малым, хоть и много о себе воображал. Сейчас он весело улыбался, и Вайолет, глядя на него, ни за что бы не угадала, сколько он пережил со вчерашнего дня. Ей-богу, это был один из самых тяжелых дней в его жизни! Вначале он бушевал: оскорбления, нанесенные ему Вайолет, жгли его, словно раскаленное тавро, каким метят скот. Только к вечеру он немного успокоился.

Все же надо быть справедливым, говорил он себе, в некоторых отношениях Вайолет действительно права. Тогда, в Риме, я оскорбил ее, ни с того ни с сего от нее отдалившись. Чего он никак не мог взять в толк, так это ее смертельной обиды за то, что он не пожелал сделать ее своей любовницей. Видимо, по части знания женской души дела у него обстояли гораздо хуже, чем он в своем самомнении вообразил. Оказывается, можно смертельно оскорбить женщину, чтя ее добродетель! Вечером на него вдруг напала тоска по Вайолет, ему нестерпимо захотелось перекинуться с ней хоть несколькими словами. Быстро облачившись во фрак, он отправился на бал. Но ее там не оказалось… Это был отвратительный вечер!

Зато сегодня все обернулось к лучшему. Уоррена приятно поразило веселое, дружелюбное выражение ее лица. До чего ж, однако, загадочны и непостижимы эти женщины!

— Вайолет, — сказал он и протянул ей руку, — сегодня настроение получше, а? Ты куда?

Вайолет засмеялась, мило покраснев. Ее лицо излучало радость бытия, в синих глазах, устремленных на него, светилась нежность, и, пока лифт опускался, она ни на секунду не отрывала взгляда от Уоррена.

— Не знаю, что вчера на меня нашло… — ответила она. — Может, все из-за этой вечной тряски, она просто сводит меня с ума. Здесь многие от этого болеют. Я тоже к парикмахеру, Уоррен, ведь сегодня грандиозный бал. Надеюсь, у тебя найдется для меня немного времени?