Вместе с газетой пришло и несколько приглашений. Ева решила отказаться, уж очень она утомлена. А! — обрадовалась она, увидев телеграмму от Клинглера, своего старого друга и поклонника.

Клинглер телеграфировал из своего поместья Олдербаш близ Питтсбурга, что сегодня выезжает в Нью-Йорк и все время будет у себя на Ривер-Сайд-Драйв, может, у нее есть какие-либо поручения? Через два-три дня он надеется приветствовать ее в нью-йоркском порту. Счастливого плавания!

Телеграммы Клинглера всегда были длинными и подробными, как письма. Еву радовало такое внимание. Она питала к Клинглеру большую симпатию, когда-то была влюблена в него и одно время даже подумывала, не уступить ли его домогательствам. Это был необыкновенно образованный и тонко чувствующий человек лет пятидесяти, обладавший крупным состоянием. Ева побывала у него в Олдербаше вместе с Гарденером. Он дни и ночи проводил у себя в библиотеке, с головой уйдя в свои научные занятия, тихий, деликатный человек, бежавший от шумной жизни, — пожалуй, самое одинокое существо, какое Ева когда-либо знала.

— Мой бедный друг! — промолвила она, отложив телеграмму. — Мне придется его разочаровать! — Она подумала об этом с сожалением. Возможно, он все еще надеется?

На столе лежало еще одно письмо. Но едва Ева взялась за него, как сразу отдернула руку, будто ее ужалили. Она хорошо знала этот капризный, затейливый почерк. Но это же невозможно! Совершенно невозможно! Она вся заледенела. Даже яркий румянец на щеках сразу поблек. Ее бросило в дрожь: вчера, стоя с капитаном Терхузеном на мостике, она издали увидела на баке какого-то мужчину… его походка, его покатые плечи… Ей стало так страшно, что она отвернулась. Это невозможно, невероятно, просто немыслимо, это лишь случайное сходство! Но достаточно было взглянуть на этот почерк, чтобы убедиться, что ужасное предчувствие ее не обмануло. Ева сидела как в столбняке.

— Марта! — позвала она в полной растерянности.

В дверях появилось худощавое лицо в рамке темных волос. Марта сразу заметила, как побледнела Ева.

— Что случилось? — спросила она.

— Барон здесь… — беззвучно прошептала Ева.

— Барон? Какой барон?

— Да ты же знаешь! Барон…

Именно Марта с первого же дня стала называть г-на фон Кинского бароном, и с той поры они только так его и называли.

Марта заломила руки.

— Ева! — вскричала она. — Этого не может быть! Барон здесь! Боже всемогущий!

— Он написал мне… — едва шевеля губами, произнесла Ева, показывая на письмо, и, обессиленная, откинулась на спинку кресла.

Райфенберг, придя на урок, сразу заметил, как сильно расстроена Ева. Молча показала она ему письмо Кинского. Мрачно захлопнув крышку рояля, Райфенберг вернулся к себе в каюту, чтобы засесть за своего любимого Шопенгауэра. Он решил как можно реже показываться на палубе, дабы не встретиться с Кинским, которого презирал за то, что тот так «вульгарно» обошелся с Евой. Настоящий мужчина, теряя женщину, не должен прибегать к помощи суда, — таково было его мнение. Его возмутило, что Кинский осмелился ехать тем же пароходом, что Ева. Неужели у него нет ни малейшей гордости?

Еву томила тревога. Она послала Вайту короткую записку, что не может прийти на палубу, ей слегка нездоровится. Но в два часа они смогут позавтракать вдвоем.

Ей нужно было спокойно собраться с мыслями. Удар был слишком неожиданным и сильным: Кинский преследовал ее, как злой рок, и неизменно появлялся на ее горизонте именно в те дни, когда она испытывала подъем душевных сил: каждый раз либо раздавался телефонный звонок и в трубке слышался его голос, или ей подавали визитную карточку — и на ней стояло его имя.

Но эта встреча на пароходе просто невероятна, почти загадочна, не из морской же пучины он вышел, чтобы помучить ее? Неужели он никогда, никогда не оставит ее в покое? За эти годы она привыкла думать о нем как об умершем, но этот мертвец снова и снова возвращался. Теперь она знает, что никогда его не любила. Тогда она была совсем молодой, неопытной и чувствовала к нему уважение, благодарность ученицы к учителю, но не любовь! Нет, не любовь! Они совсем разные. Ох, этот Кинский, как он был строг к себе и к другим! Он стыдился проявления всякого человеческого чувства. Когда другие весело смеялись или выказывали какие-то естественные эмоции, он весь съеживался. Он ни в чем не был похож на остальных людей.

Она и сейчас ценит и уважает его. Из всех людей, каких она знала, Кинский был самым талантливым, не считая разве что Райфенберга. Сам Райфенберг отзывался о нем с большой похвалой. Кинский никогда не поступался своими убеждениями, какие бы выгоды это ему ни сулило, не вступал в сделки со своей совестью. Гордость его граничила с высокомерием. Да, она многое в нем ценила, но никогда не любила. Он был ей чужд, непостижим, даже антипатичен: она вся коченела в его присутствии. Такова правда.

Однажды Марта сказала: «Никогда не знаешь, что барон думает». Марта в простоте душевной уловила самую сущность его характера. В его мысли невозможно было проникнуть. От него можно было ждать всего!

Что ему теперь от нее нужно? Зачем он здесь, на «Космосе»? Она как-то читала, что Кинский получил место дирижера Филадельфийского оркестра. Но это было давно, несколько лет назад. А может, он по чистой случайности оказался на этом пароходе? Нет, Ева не верила в случайность. У Кинского не бывает случайностей. Возможно, он нарочно выбрал «Космос», чтобы встретиться с ней на борту, где ей не удастся уклониться от встречи?..

Но чего он от нее хочет? Марта тысячу раз права: от Кинского можно ждать всего.

Ева вспомнила, как однажды он очень дружески с ней простился, а через две недели она получила от его адвоката копию прошения о разводе, столь позорно для нее сформулированного, что она готова была от стыда провалиться сквозь землю. Тогда они уже целый год жили врозь. Выяснилось, что весь год сыщики, нанятые Кинским, следили за ней. В ту пору она была близка с Йоханнсеном. Почти патологическая ревность Кинского часто толкала его на гнусные поступки.

Как-то Кинский поклялся ей, что никогда и не помыслит разлучить с нею Грету, а спустя несколько недель похитил девочку и прятал до тех пор, пока суд не вынес решения передать ребенка отцу.

Ева, снедаемая тревогой, все ходила и ходила по своей маленькой гостиной.

Вошла Марта и озабоченно спросила, что Ева думает делать.

— Разумеется, я его приму, — ответила Ева, уже овладев собой. — Я должна это сделать. Не забывайте, он отец Греты. Ты же знаешь, скольким я ему обязана. И потом, он не заурядный человек, ты сама это понимаешь, он личность значительная. Я где-то читала, что он приглашен на должность дирижера Филадельфийского оркестра. Потому он, должно быть, и едет в Америку.

Марта недоверчиво склонила набок темноволосую голову на тощей шее.

— Я бы не стала отвечать на его письмо, — заявила она.

— Вот как? — засмеялась Ева. — Да он и не посмотрит на это, ты же его знаешь. Возьмет вдруг и заявится ко мне! И бог его ведает, что он тогда выкинет: ведь он на все способен.

Марта кивнула: видит бог! От него всегда было одно беспокойство. Только одно беспокойство! Барон из тех, что приносят несчастье.

— Помолчи, Марта, — попросила Ева, одеваясь к завтраку. — Может, нам с тобой только мерещатся всякие страхи? Возможно, барон едет в Америку по делу и только случайно оказался на этом пароходе.

Но Марта недоверчиво покачала головой.

— Нет и нет, уж я барона знаю.

— Марта, я ухожу. Он придет в пять часов к чаю, и пока будет здесь, сиди в ванной комнате, слышишь?

Ева спустилась на лифте в ресторан. Она еще издали увидела Вайта, и лицо ее вспыхнуло жарким румянцем, сердце сильно забилось. Но когда Вайт поздоровался с ней, она была уже совершенно спокойна.

— Добрый день, любимый, — тихо сказала она.

Рулевая машина бушевала вовсю внутри белого приземистого, забранного решеткой кожуха, расположенного у самой кормы. Вайолет с любопытством наблюдала за ее работой. Машину никто не обслуживал; она часто бездействовала, потом вдруг, словно по волшебству, с шумом и треском приходила в движение. Как интересно! Сотрясая корму, четыре мощных гребных винта глубоко внизу взбивали кипящую пену. Временами брызги ее, высоко взметнувшись, достигали Вайолет, обдавая ее приятной свежестью. Соль пощипывала щеки.