Укрепления эти были довольно мощными: они состояли из четырех линий валов, между которыми были вырыты три рва; наружный вал был самым высоким; внутренний, самый низкий, был усилен деревянной стеной, кроме того, по верху валов тянулись заборы высотой более полутора метров. Глубина рвов достигала двух метров. Ширина всей конструкции превышала 35 метров. Такая линия обороны была абсолютно непреодолима для конницы.

Эта конструкция крепости была, видимо, типичной для сюнну. Сюннуские города, исследованные в Монголии, тоже имели форму, близкую к квадрату. А оборонительная система Иволгинского городища напоминает ту, которую, судя по описанию Бань Гу, выстраивал для обороны своего города Чжичжи: известно, что крепость мятежного шаньюя состояла из пяти рядов укреплений, в том числе крепостного рва, земляной стены и двойного деревянного частокола.^{427}

Город был разбит на прямоугольные кварталы, по улицам тянулись сточные канавы. Кроме жилых домов, здесь было немало хозяйственных помещений: металлургические и керамические мастерские, зернохранилища, погреба, даже свинарники… Но крупный скот в городе не держали.

Дома были в основном квадратными, площадью от 3 на 3 до 7 на 7 метров. Обычно они были заглублены в землю (на глубину от полуметра до метра), имели глинобитные стены и двускатную крышу. Внутри они были устроены по стандартному образцу: вход представлял собой пристроенный снаружи коридор и располагался с юга, ближе к юго-восточному углу (как и вход в саму крепость), напротив входа располагалась печь, выложенная из каменных плит. Дымоход проходил над полем, вдоль северной и западной стен, над ним размещались нары-лежанки, и, лишь дойдя до юго-западного угла, дымоход переходил в вытяжную трубу (такая система обогрева известна как «кан»). Пол, как и стены, был обмазан глиной, в нем делались небольшие погребки, возле печки в него врыты керамические сосуды. Вдоль восточной стенки, от входа и до печи, в некоторых домах заметны следы некогда стоявших здесь столбиков, — возможно, это были загончики для мелкого скота и птиц, которые зимовали вместе с хозяевами.

В ста метрах к югу от крепостной стены, на краю той же самой речной террасы, находилось еще одно укрепление, раз в пять поменьше площадью, опоясанное валом и рвом. Здесь археологи не нашли ни следов жилищ, ни культурного слоя — только несколько костей домашних животных. Возможно, это был общественный загон для скота.

Люди, жившие на Иволгинском городище, занимались не только скотоводством, но и земледелием: здесь найдены земледельческие орудия (которые очень похожи на китайские). Судя по большому количеству рыбьих костей, рыболовство жителям тоже было не чуждо.

Расположенный неподалеку от городища некрополь был ограблен, по-видимому, еще в древности: из 216 исследованных археологами могил нетронутыми сохранились только 16. Причем грабители вытаскивали из-под земли не только ценности, но и кости — археологи допускают мысль, что это было не банальное ограбление, но намеренное осквернение кладбища^{428}. Так или иначе, несколько черепов все-таки попали в руки антропологов, и те сделали вывод, что на Иволгинском городище обитало смешанное население: собственно сюнну, аборигены (возможно, потомки людей, создавших культуру плиточных могил) и китайцы.^{429}

Сюннуских городов и поселений, как мы уже говорили, известно довольно много. Но в них стояли небольшие однотипные жилища, владельцы которых, во всяком случае, не принадлежали к сливкам общества. На Иволгинском городище были обнаружены остатки одного дома, который по размеру намного превосходил остальные, но он, скорее всего, имел общественное назначение, и признаков роскоши в нем не обнаружено. Строить дворцы сюнну начали лишь после того, как первый сюннуский император взошел на трон Поднебесной. И тем не менее известен дворец, который был возведен на территории их империи, на Енисее (неподалеку от современного города Абакан), задолго до того, как сюнну захватили китайские столицы и приобщились к китайской роскоши. Он был построен в I веке до н. э. или же в начале I века н. э. — о более точной дате, а также о том, для кого был возведен этот дворец, в научном мире не утихают споры.

Здание это было одноэтажным, но трехъярусным, в центре его высота превышала 11 метров. Площадь его составляла примерно 45 на 35 метров. Окантованный декоративными плитками вход вел в вестибюль, за которым располагался большой квадратный зал со сторонами 15,5 метра. Вокруг него шли ряды комнаток поменьше, их было восемнадцать; те их них, что примыкали к парадному залу, имели высокие потолки и освещались окнами второго яруса. Стены были глинобитными, но очень толстыми (до двух метров), очень крепкими и ровными, — вероятно, глину укладывали между дощатой опалубкой, которая потом удалялась. Полы тоже были глинобитными, но с подогревом: под ними проходила система воздуховодов, по которым шел горячий воздух; кроме того, для обогрева использовались жаровни.

У археологов вызвал некоторое недоумение тот факт, что во дворце почти не было найдено ни осколков керамики, ни костей животных — обычно и то и другое встречается в жилых помещениях, причем глинобитный пол способствует сохранению разного рода мелочей — они в него попросту втаптываются. Объяснить это можно тем, что дворец не был рядовым жилищем, он принадлежал высокопоставленному лицу и многочисленные слуги следили за его чистотой.

Крышу дворца покрывала черепица: крупные изогнутые прямоугольники и полуцилиндры, которые на краях крыши закрывались черепичными дисками. На этих дисках многократно повторялась одна и та же надпись, сделанная китайскими иероглифами^{430}. Разночтения в ее переводе привели к тому, что разные ученые приписывали дворцу разное время существования и соответственно разных хозяев. Высказывалось мнение, что он был построен для китайского полководца Ли Лина, который попал в плен к сюнну в 99 году до н. э. Сыма Цянь писал: «Взяв в плен Ли Лина, шаньюй, будучи наслышан о славе рода [Ли], о храбрости и отваге [Ли Лина], отдал ему в жены свою дочь и возвысил в знатности»^{431}.

Но надо отметить, что сюнну неоднократно пленяли выдающихся китайских военачальников, и нет никаких оснований думать, что они возводили для них особо роскошные дворцы. До наших дней дошло письмо, которое Ли Лин написал из плена, и то, как он описывает свою жизнь среди сюнну, не наводит на мысль о дворцах:

«Со времени моего подчинения и до сегодняшнего дня моя жизнь тягостная и трудная. Я остался один, огорченный и страждущий, весь день я не вижу, на чем остановить мой взгляд. Я не вижу ничего, кроме чуждых мне вещей: халаты из кожи, войлочный шатер для предохранения от ветра и дождя. Мясо козла и кислое молоко для утоления голода и жажды. Если я поднимаю мои глаза для того, чтобы разговаривать или смеяться, — что может меня развеселить?

Лед земли варваров плотен настолько, что он темный, пограничная область весьма холодная. Я слышу только шум мрачного ветра, который печально свистит. Уже на девятом месяце холодной осенью гибнут травы окружающих горных проходов. Ночью я не могу спать, я прислушиваюсь к тому, что делается вдали. Только свирели варваров звучат, и им в ответ доносится грустное ржание пасущихся лошадей, которые собираются в табуны. С четырех сторон идет шум из пограничных областей. По утрам я сижу и слушаю их и не чувствую, как падают мои слезы»^{432}.

Другая гипотеза приписывает «Абаканский дворец» жившей на рубеже эр сюннуской принцессе Юнь — дочери шаньюя Хуханье I и китаянки Ван Чжаоцзюнь^{433}. Наконец, третья (наиболее обоснованная, с точки зрения авторов настоящей книги) называет хозяином дворца самозваного китайского императора Лу Фана, которого сюнну довольно долго поддерживали в этом качестве (до 40 года н. э.). Поскольку жизнь в Поднебесной у Лу Фана не задалась и он перебрался к сюнну, то последние, раз уж они признали в нем китайского императора, должны были обеспечить его подобающими Сыну Неба условиями^{434}.