Чжунхан Юэ — китаец по происхождению, служивший советником у сюннуских шаньюев и принимавший участие в переговорах двух держав, — не стеснялся прямо угрожать от имени сюнну императорским послам. «…Если ханьские послы хотели затеять спор, Чжунхан Юэ сразу обрывал их: “Ханьский посланник! Не нужны пространные разговоры, лучше позаботьтесь о том, чтобы доставляемые сюнну шелковые ткани, пряжа, рис и солод были в достаточном количестве и лучшего качества. К чему тут разговоры? Если все поставляемое вами в достатке и прекрасного качества, то на этом все и кончается. Если обнаружатся нехватки и плохое качество, то осенью, когда урожай созреет, мы пошлем конницу для сбора урожая!”»{185}
Интересно, что поначалу Чжунхан Юэ предостерегал Лао-шана — первого из шаньюев, которому ему довелось служить, — от увлечения китайскими товарами. Он сказал ему: «Численность сюнну не может сравниться с численностью населения одной ханьской области, но сила сюнну состоит в том, что они иначе одеваются и питаются, поэтому не зависят от ханьцев. Ныне вы, шаньюй, изменяя обычаям, проявляете любовь к ханьским вещам, но как только ханьские вещи составят две десятых, сюнну полностью перекинутся на сторону ханьцев. Если в полученных от Хань узорчатых тканях и полотне промчаться по колючим травам ваших земель, то верхняя одежда и штаны порвутся в клочья. Это ясно показывает, что их ткани не так прочны и хороши, как одежда из войлока и сюннуские шубы. Получаемые вами от ханьцев съестные продукты надо выкидывать, показывая этим, что они не так хороши и вкусны, как кумыс и сыры»{186}.
Тем не менее сюнну охотно пользовались китайскими изделиями, носили китайские ткани и ели китайский рис, не говоря уж о рисовом вине (рисовую водку тогда еще не изобрели). Впрочем, у них не было другого выхода. Дело в том, что кочевое скотоводство само по себе, хотя и обеспечивает людям «жизненный минимум», не допускает никаких излишеств{187}. Кочевник не может в полной мере обеспечить себя ни растительными продуктами, ни сложными ремесленными изделиями, требующими стационарных мастерских. Да и территории, на которых обитали сюнну, в основном не годились для земледелия. Кроме того, традиции свободолюбивых кочевников не позволяли сюнну жить оседло.
Конечно, на огромной территории, завоеванной Мао-дунем, существовали поселения земледельцев и даже города — но их было очень мало. Сюнну пытались исправить положение и, не удовлетворяясь грабежами и китайскими подарками, пытались наладить и свое производство зерна и ремесленных изделий. Но сами они, по крайней мере в большинстве своем, отказываться от кочевания не собирались и заселяли мало-мальски пригодные для земледелия участки, а также вновь создаваемые города пленными китайцами и перебежчиками{188}. Перебежчиков этих было достаточно много. «Сведущий в пограничных делах» сановник Хоу Ин в 30-е годы I века до н. э. говорил императору:
«Многие из участвовавших в прошлых походах [против сюнну] затерялись [в их землях] и не вернулись назад, поэтому их сыновья и внуки, которые живут в бедности и находятся в стесненном положении, могут однажды бежать к своим родственникам. (…) Кроме того, рабы и рабыни пограничных жителей печалятся о своей тяжелой жизни, среди них много желающих бежать, и они говорят: “Ходят слухи, у сюнну спокойная жизнь, но что поделаешь, если поставлены строгие караулы?” Несмотря на это, иногда они все же убегают за укрепленную линию. (…) Воры и разбойники жестоки и лукавы, они нарушают законы, объединяются в шайки, и, если, попав в безвыходное положение, [они] убегут на север за укрепленную линию, их уже нельзя будет наказать»{189}.
И все же силами случайных беглецов, разбойников и неквалифицированных рабов невозможно было развить земледелие и ремесла, хотя бы и исполнявшие подсобную роль в скотоводческом государстве. Поэтому сюнну использовали для этих целей пленных китайцев{190}. Среди них могли быть мирные жители — Бань Гу сообщает о том, как в 91 году до н. э. «сюнну вторглись в округа Шангу и Уюань, перебили и угнали в плен чиновников и народ»{191}. Но могли быть и сдавшиеся в плен солдаты. Мы уже упоминали о том, как император У-ди отправил воевать против сюнну Ли Гуан-ли, военачальника города Эрши, «во главе шестидесяти тысяч всадников и ста тысяч пехотинцев». Война продолжалась всего лишь десять дней, после чего китайский главнокомандующий узнал, что, пока он сражался за своего императора, тот казнил всю его семью по подозрению в колдовстве. Ли Гуан-ли немедленно прекратил военные действия и «вместе со своими войсками сдался сюнну». В результате огромное количество китайских солдат стали подданными (или рабами) сюннуского шаньюя: «[В Хань] удалось вернуться только одному-двум воинам из тысячи»{192}.
Такого рода сообщениями — об угоне мирных пограничных жителей и о сдаче в плен целых китайских армий — пестрят исторические хроники. Эти люди в основном и становились обитателями земледельческих и ремесленных поселений на территории сюннуской державы.
Еще одним источником китайских товаров для сюнну были рынки, располагавшиеся на таможенных заставах. Но открытия и работы этих рынков кочевникам приходилось добиваться с боем — точно так же, как и «подарков». Сюнну, да и любые кочевники, были кровно заинтересованы в торговле с оседлыми жителями. Дело в том, что в случае удачных сезонов, когда поголовье скота увеличивается, его избыток надо немедленно продавать — земля не прокормит больше определенного количества животных. Кроме того, засуха, снежная буря или мор в любой момент могут погубить все богатство кочевника, а такие катаклизмы случаются в степях Центральной Азии регулярно, с периодичностью примерно раз в 10—12 лет{193}. Земледелец в этом смысле чувствует себя в большей безопасности: природа не всегда посылает богатый урожай, но уж если он собран, ему мало что угрожает. Кроме того, земледелец в значительной мере автономен — в древности любая деревня, как правило, производила почти все, что было нужно ее жителям, и могла обойтись без торговли. Кочевник — не мог.
Что же касается политики ханьской администрации, она состояла в том, чтобы оградить жителей от контактов со степью, максимально привязав их к центру{194}. В огромном и порой достаточно рыхлом государстве, которым являлся Китай, окраины и так слишком часто стремились к отделению и к сепаратным переговорам с кочевниками, и поощрять их экономическую самостоятельность император не собирался. Недаром в сочинении «Спор о соли и железе», составленном по материалам реального придворного диспута о законах, регулирующих торговлю, есть такие слова: «Истинный царь закрывает [доступ] к “ [дарованным] Небом богатствам”, накладывает запрет на [торговлю на] рынках на пограничных заставах»{195}.
Тем не менее Китаю пришлось пойти на уступки, и уже Сяо Вэнь (правил в 179—157 годах до н. э.) «открыл торговлю на пограничных пропускных пунктах»{196}. Эту традицию продолжили его преемники Сяо Цзин и У-ди{197}. Они разрешили своим подданным торговлю, хотя и в ограниченном ассортименте (было запрещено продавать кочевникам стратегические товары — как сырье, так и готовые изделия, в том числе железо и оружие){198}.
