Южные имели на своей стороне все шансы превосходства; в их руках был император: его имени беспрекословно подчинялись четыре пятых Японии, по его зову шли огромные армии на Север, по его приказу все покорные князья предоставили в его распоряжение свои пароходы и парусные суда, его именем выпускались кредитные билеты, и купцы принуждались менять на них серебро и золото, нужные правительству на военные издержки. Но не столько все это, сколько недостаток общего плана действий у противников помог наконец южанам взять перевес. В конце прошлого года северные князья один за другим покорились. Только Инамото, адмирал Тайкунского флота, выдержал свою роль: с 11 судами, во главе 5 тысяч отважнейших воинов Японии, он выгнал из Хакодате императорское правительство, а из Мацмая — КНЯЗЯ, и завладел всем островом Эзо.
Что будет дальше, трудно угадать; но то, кажется, несомненно, что все это лишь начало страшного потрясения. Если южане принудят к покорности и последнего из своих противников (что весьма вероятно), то война не замедлит загореться на другом пункте. Южных до сих пор связывает общий интерес — общие враги; для общего дела каждый из них пока нетерпеливо прячет своекорыстие под благовидною мантией империализма; не стань этих врагов, они не замедлят перессориться между собою; не перессорься они, выступят на сцену еще другие князья. Кажется, можно сказать наверное только то, что начавшееся волнение уляжется лишь тогда, когда выступит на сцену человек с печатью яркого таланта на челе и в свое собственное имя, а не в чье- либо другое, станет во главе движения, властною рукою укажет всем и всему приличное место и поведет свою нацию вперед. Но такого таланта пока не видно ни на той, ни на другой стороне, и это отсутствие вождя еще заставляет взоры многих обращаться на прежнего сёогуна; еще не верится, чтобы он погиб бесследно, еще приписывают ему глубокие планы и ждут, что он выступит на сцену, но уже выступит грозно и славно. Или пусть бы этим талантом оказался сам микадо; это было бы истинным благословением неба для Японии; тогда не нужно бы было ни ходуль синтуизма, никаких других искусственных приемов; тогда и без того князья скоро и послушно утихли бы, как утихают расшумевшиеся дети пред грозным учителем...
Пройдут еще три-четыре года, прибудет еще несколько тысяч католиков и протестантов в Японию; случатся опять какие-нибудь столкновения по этому поводу у иностранных министров с японским правительством, и довершат первые свое дело: побудят японское правительство к отмене и последнего слабого стеснения христиан. Еще шире раскинут тогда свои сети католические и протестантские миссионеры...
В письме моем к Высокопреосвященному Митрополиту Исидору, которое его Высокопреосвященству угодно было напечатать в февральской книжке «Христианского чтения» текущего года, на страницах 247-255 изъяснено, чем я занимался, живя в Хакодате, и что сделал. К изложенным там сведениям о трех крещеных, которых я тогда отправил из Хакодате для безопасности их, имею прибавить следующее. Один из них, Павел Савабе, испытав все трудности путешествия по стране в военное время и, убедившись в невозможности пройти до Едо, презрев все опасности, вернулся в Хакодате еще в то время, когда оно занято было правительством микадо; но как оказалось, страхи наши были напрасны: Савабе никто не думал тревожить, хотя все знали, что он христианин; до последнего времени (я получил от него известие несколько дней тому назад) он живет благополучно в Хакодате и занимается кате- хизаторством. Другой, Иоанн Сакаи, благополучно достиг своей родины в княжестве Сендай и живет там, стараясь (и небезуспешно, как видно из его писем) обратить ко Христу своих родных и ближайших знакомых. Третий, Яков Урано, хотел пробраться также на свою родину, в княжество Kara, но был задержан на пути в одном большом селении княжества Намбу своими родными и друзьями, которые до последнего времени, когда я имел сведения от него, не хотели выпустить его, пока он не передаст им о христианской вере все, что сам знает. К тем семи человекам, о которых я извещал тогда Высокопреосвященного Митрополита, как о имеющих сделаться христианами, прибавился еще один. Из них два молодых человека, которые начали тогда учиться русскому языку с тем, чтобы посвятить потом свое знание служению вере, как подданные сендайского князя (объявившего себя в то время противником партии южных князей, занимавшей Хакодате) должны были, вскорости же после того, вместе со всеми сен- дайскими, оставить Хакодате. Я боялся, что вдали от меня они забудут те немногие уроки, которыми воспользовались; но опасения мои, по крайней мере насчет одного из них, по фамилии Кангета, оказались совершенно напрасными. Так как северные князья положили оружие пред южными вопреки желанию большинства своего народа и своих войск, то из последних кто только мог примкнул к Инамото и переправился на Эзо; в числе последних оказался и Кангета. Тотчас же по прибытии в Хакодате он н пился ко мне в форме полкового адъютанта, и первые его слова были: «До 25 человек из наших офицеров желают учиться вере; н передал им все, что мог». Молодой японец среди тревог военной лсизни хранит в памяти немногие полученные им уроки о новой мере и у бивачного огня, забыв труд и опасности только что минувшего боя, говорит своим товарищам о неведомом им Боге, о тайне искупления и спасения!.. И слова его не падали на бесплодную почву; у меня были 12 из этих офицеров, т. е. все те, которые имели случай быть в Хакодате: каждый из них горит желанием продолжать начатые уроки, а некоторые изъявляли полную готовность посвятить себя делу распространения веры. Их учитель перелил в них не только все свои сведения, но и свой энтузиазм. >1 оставил Хакодате, напутствуемый их сердечными желаниями, чтобы то дело, для которого я еду, возбудило в России хоть малую часть сочувствия, которое имеют к нему они: «Тогда бы, — по выражению одного из них, — успех поездки был так же несомненен, как несомненно то, что Сын Божий сходил на землю».
Дело, для которого я приехал, состоит в том, чтобы просить себе по крайней мере трех сотрудников. Когда они будут даны, то называться ли нам миссионерами или только причтом церкви консульства, для сущности дела — все равно, если только позволено будет нам жить в разных местах. Но, мне кажется, гораздо лучше назвать нас прямо миссионерами. В Японии, кроме моего предместника и меня, еще не было ни одного христианского священника, который бы не был миссионер, и японский народ так привык соединять с понятием о священнике понятие миссионера, что из всей империи только в Хакодате, и тут не все, знают, что может быть и священник-немиссионер. Итак, относительно народа, то или другое название ничего не значит: лишь бы быть духовным лицом, в глазах народа неизбежно будешь миссионером. По относительно японского правительства различие в названии имеет значение: так как мы будем заниматься распространением веры, то мы и в глазах правительства будем те же миссионеры, как другие. Только если мы будем и называться миссионерами, наши действия будут согласны с нашим званием; если же не будем, то в наших действиях и звании будет противоречие и в нас самих двуличность. Японское правительство тотчас же поймет это и взглянет на нас не совсем лестно; между тем оно не подало никакого повода думать, чтоб оно смотрело нелестно на современных миссионеров вообще. Не лучше ли и нам быть миссионерами, как все другие, и пользоваться теми же правами, как другие?
Миссионеры должны быть образованные и развитые люди, иначе они не могут приобрести кредит между японцами. Хоро-шо бы было, если бы в Духовных Академиях нашлись желающие посвятить себя делу миссионерства; если же не найдутся, то можно удовольствоваться и способными молодыми людьми, кончившими курс семинарских наук. О добрых нравственных качествах я и не говорю: без них миссионер немыслим.
Миссионеры могут быть монахами, женатыми или неженатыми священниками, даже, на первый раз, пока научатся языку, светскими людьми, как кто пожелает; это для сущности дела не составит большой разности. Но непременным условием, без которого никто не может быть отправлен в Японию в качестве миссионера, должна быть поставлена решимость посвятить всю жизнь на служение православной вере в Японии. Было бы несчастием, например, если бы миссионер, проживши 5 или 10 лет, соскучился Японией или соблазнился желанием получить высшее место, большее жалованье и оставил страну. Такие перемены нигде не могут быть так чувствительны, как именно в Японии, где по крайней мере 5 лет нужно употребить для изучения разговорного языка и по крайней мере 10 — для изучения письменного. Женатых миссионеров, обязанных заботиться о воспитании своих детей, это условие не может смущать: теперь пути сообщения так хороши.
