Уже 19 сентября были заметны первые признаки сжатия. Семибальный южный ветер привел льды в движение, и большой торосистый обломок с такой силой стукнул в правую скулу судна, что носовой швартов лопнул, как нитка. Большинство разводьев свело. Несмотря на южный ветер, температура упала, и вновь началось быстрое образование молодого льда. Новое «лето» оказалось, к сожалению, очень кратковременным. В то же время нас сильно бросило на север. 17 сентября мы были на 83°29',5 северной широты, а 22 сентября оказались уже на 83°56',5. северной широты.
В районе продвижения «И. Сталина» и «Литке» вначале перемен в ледовой обстановке не ощущалось. Приходили бодрые телеграммы - корабли шли на север разреженным четырехбальным льдом среди небольших обломков полей. Но 22 сентября и там наступило резкое ухудшение обстановки. Добравшись до 81-й параллели, ледоколы попали в такие тяжелые льды, которые были не под силу даже лидерам. Капитан «И. Сталина» радировал в полночь 22-го:
«Лед 10 баллов. Торосистые поля. Снег. Идем со скоростью два узла...»
В этот день мы возобновили работы по подготовке аварийного запаса. Хотя ледоколы находились очень близко от нас, почти что рядом, но трудно было надеяться на встречу с ними.
23 сентября Ефремов, Буторин, Шарыпов и Гетман отправились в пешую разведку, - я предложил им подыскать подходящую посадочную площадку на случай, если с ледокола «И. Сталин» полетит самолет. Разведчики бродили по ледяным полям свыше четырех часов, но ничего отрадного не заметили. Только в одном месте им удалось обнаружить относительно ровную площадку длиной в 400 и шириной в 200 метров.
Повсюду они видели трещины, но разводья не появлялись. Только на юго-западе, на расстоянии около 2 миль от корабля, была обнаружена полынья, затянутая молодым льдом.
В этот день я радировал капитану ледокола «И. Сталин»:
«Заметных улучшений в районе «Седова» нет. Лед сплочен, разводьев почти нет. Непрерывные подвижки».
«И. Сталин» и «Литке» к этому времени пробились на север до 83-й параллели. Второй раз за какой-нибудь месяц советские ледоколы побивали мировой рекорд высокоширотного плавания! Они находились в 60 милях от нас, считая на юго-восток. Но эти мили были совершенно непроходимы, и ледоколы повернули на юг. В 9 часов 40 минут 24 сентября капитан флагманского ледокола сообщил:
«Крупнобитый лед, 7 баллов. Туман. Имею распоряжение возвратиться. Иду к мысу Челюскин...»
Как нарочно, в этот час в районе «Седова» вновь стала улучшаться обстановка. Лед развело. Судно оказалось на чистой воде: справа мелкие льдины отошли в сторону, и даже слева наше могучее поле, облюбованное мною в качестве аварийной базы, дало трещину. Сквозь тонкие слоистые облака просвечивало солнце. На одной с ним высоте сияла необычайная небесная иллюминация - ложное солнце.
Было очень досадно, что ледоколы уходят на юг. Но благоразумие брало верх над минутным порывом. Мы понимали, что в такое позднее время нельзя рисковать и задерживать ледоколы в рекордных широтах. Руководство Главного управления Северного морского пути правильно поступило, отозвав их 24 сентября.
Получив телеграмму о том, что ледоколы возвращаются на юг, мы передали по радио их экипажам пожелание благополучного плавания, хорошего отдыха и в третий раз начали готовиться к зимовке.
В этот день «Седов» находился на широте 83°55',0 и долготе 140°28. С каждым днем ветры уносили нас все дальше в неизведанные широты.
Единоборство со льдами
День 26 сентября 1938 года ничем не выделялся из остальных. Ничто не предвещало каких-либо экстраординарных событий: погода стояла тихая, безветренная, льды были относительно спокойны. Лишь изредка ближние обломки полей лениво передвигались с места на место, царапая борт корабля. К таким небольшим подвижкам мы давно привыкли, и они нисколько нас не тревожили. Судовые работы шли своим чередом. После ухода ледоколов «И. Сталин» и «Литке» на юг жизнь быстро перестраивалась на зимовочный лад. Закончив вахту в 8 часов вечера, я записал в судовом журнале:
«16 часов. Наблюдается сжатие льда вблизи судна. 18 часов. Лед разводит. Закончена постановка машины на консервацию. Пар прекращен, вспомогательный котел продут...»
Теперь можно было зайти в кают-компанию и побаловаться чайком. Что может сравниться с таким удовольствием после долгого пребывания на холоде и в сырости?! Объемистый чайник круглые сутки кипит на горячем камельке. Ваза всегда полна конфетами. Клеенка на столе чисто вымыта дневальным. Аккуратно заправлена керосиновая лампа. Ниоткуда не дует. Ноги не мерзнут. Понятно, что по вечерам у камелька в кают-компании всегда священнодействовало несколько любителей ароматного русского чайку.
И на этот раз очень быстро составилась компания. Ко мне подсели доктор и Андрей Георгиевич. Чайник обошел первый круг, зазвенели ложечки в стаканах, и полилась долгая, неторопливая беседа о разных разностях.
В этот вечер говорили о романтике моря. Я и Андрей Георгиевич начали карьеру мореплавателей в одном порту и на одном корабле, - это был пароход «Индигирка», приписанный к Владивостоку. Не мы одни - десятки капитанов и штурманов с любовью вспоминают славную старую «Индигирку», послужившую для них первой школой.
Андрей Георгиевич ушел в первое плавание в 1924 году, а я пять лет спустя. Много воды утекло с тех пор, на многих кораблях пришлось поработать за эти годы, много морей и стран повидать. Давно уже не плавает «Индигирка», получившая отставку за выслугой лет. Но первые юношеские впечатления навсегда сохраняют свою остроту, и мы с одинаковым восторгом вспоминали и тесный кубрик, в котором приходилось жить тогда, и первые рейсы в Хакодате и на Камчатку, и сердитого боцмана, вечно ворчавшего на шумливую молодежь, и тайфуны, которые трепали «Индигирку», словно щепку, и лазурные тропические моря.
И Андрей Георгиевич и я с детства мечтали о жизни, полной тревог, борьбы и новых впечатлений. Но нам пришлось, конечно, внести кое-какие существенные поправки в свои представления о мореплавании, полученные из приключенческих романов. Вовсе не так сладко было драить палубу или крепить грузы на палубе во время шторма. И совсем было неловко, когда строгое начальство убеждалось в том, что новичок, в первый раз ушедший в рейс матросом второго класса, не так уж силен в деле.
Но зато сколько было радости, когда этот безусый новичок после пятимесячного практического стажа получал на руки новенькую мореходную книжку, в которой черным по белому было напечатано на нескольких языках, что предъявитель ее - моряк советского торгового флота!
Уже поистрепались наши мореходки, десятки советских и иностранных штемпелей покрыли их страницы, былые матросы второго класса стали водителями кораблей, а эта романтическая пора первого знакомства с морем все еще свежа в памяти, и никогда не устанешь о ней вспоминать.
Доктор внимательно слушал и соглашался с нами: кто однажды глотнул крепкого соленого воздуха моря, тот навсегда становится его пленником.
Доктор испытал это на себе: человек сугубо сухопутный, студент Ленинградского медицинского института, он впервые попал на палубу корабля, отправившись на «Седове» в плаванье на время каникул. И как ни тяжело ему пришлось из-за неожиданной зимовки, у него не было никакой охоты расставаться с морем...
Горячий чайник завершал восьмой или десятый круг, когда я почувствовал неожиданный и резкий толчок. Судно, стоявшее с креном на левый борт в 6 градусов, внезапно выпрямилось, дрогнуло и повалилось вправо. Меня отбросило на спинку кресла. Зазвенела посуда. Стакан поехал по столу и едва не свалился ко мне на колени. Послышался знакомый жесткий шорох - движущиеся льдины скреблись о борт корабля.
- Начинается! - кисло сказал Андрей Георгиевич. - Когда, наконец, эта чертова чашка отстанет от нас?!
Ледяная чаша под корпусом «Седова» (поперечный разрез).
