Садзаки скривился и поднес к носу рукав:

– Ну и вонища!

– Это борщ. Свекла. Нагорный его обожал.

– Напомни, чтобы я не вздумал попробовать. – Садзаки тщательно прикрыл дверь.

Воздух в каюте никак не мог согреться. Термометры показывали, что температура уже достигла комнатной, но каждая молекула воздуха будто несла на себе отпечаток морозных месяцев. Ярко выраженная спартанская обстановка нисколько не вязалась с представлениями Вольевой об уюте; в сравнении с этим помещением собственное жилье казалось ей образцом комфорта и роскоши. И дело не в том, что Нагорный не желал придать каюте какие-то индивидуальные черты. Совсем наоборот, он пытался это сделать, но по меркам нормальных людей потерпел сокрушительное фиаско – результаты его усилий противоречили друг другу, а потому каюта выглядела еще мрачнее, чем если бы он оставил ее совсем пустой и голой.

А самым ужасным был гроб.

Этот длинный ящик – единственная вещь, которая не была закреплена в тот момент, когда Вольева убивала Нагорного. Гроб не пострадал, но Илиа поняла, что раньше он стоял вертикально, доминируя в обстановке каюты и придавая ей какое-то жуткое величие. Ящик был огромен и, видимо, сделан из чугуна. Черный металл поглощал свет, подобно завесам затворников. Всю его поверхность покрывали барельефы, столь сложные, что одним взглядом проникнуть в их тайны было невозможно.

Вольева рассматривала его в некотором отупении. «Меня хотят убедить, – думала она, – что Нагорный был способен на такое?»

– Юдзи-сан, – сказала она, – мне это совсем не по душе.

– Что ж, с тобой трудно не согласиться.

– Каким же надо быть безумцем, чтобы сделать для себя гроб!

– Законченным, надо полагать. Но гроб тут стоит, и, пожалуй, это единственное свидетельство, которое позволит нам заглянуть в глубину безумия Нагорного. Что скажешь об этих украшениях?

– Безусловно, это проекция его недуга, отражение его болезни. – Теперь, когда Садзаки успокоил ее, она была готова действовать. – Я могла бы заняться изучением барельефов – вдруг это наведет на какие-то мысли. – Глядя на гроб, она добавила: – Чтобы не повторять одни и те же ошибки.

– Здравое рассуждение, – сказал Садзаки, наклоняясь к гробу. Он погладил затянутым в перчатку пальцем неровную поверхность, чем-то напоминающую стиль рококо. – Нам повезло, что тебе не пришлось его убивать.

– Да. – Илиа настороженно покосилась на Садзаки. – Но что ты думаешь об украшениях, Юдзи-сан?

– Хотелось бы мне знать, кто такой Похититель Солнц… или что такое. – Он указал на слова, вырезанные на гробе кириллицей. – Тебе это что-нибудь говорит? В контексте психоза? Что это могло означать для Нагорного?

– Нет, я не понимаю.

– Давай все же попытаемся. Я бы предположил, что в воображении Нагорного Похититель Солнц должен представать кем-то, с кем он имел дело ежедневно, и тут я вижу два наиболее вероятных варианта.

– Он или я! – сказала Вольева, зная, что Садзаки увести от темы не удастся. – Да, очевидно, это так. Но это нам мало поможет.

– Ты уверена, что он никогда не упоминал при тебе о Похитителе Солнц?

– Уж такое я бы обязательно запомнила.

Вот это была чистая правда! И конечно, она запомнила: ведь именно эти слова Нагорный написал на стене ее каюты, написал своей собственной кровью. Вольевой словосочетание ни о чем не говорило, но это не означало, что она его никогда не слышала. По мере приближения крайне неприятного конца их не слишком долгих служебных отношений Нагорный почти ни о чем больше и не разговаривал. В его снах царствовал Похититель Солнц. Как и все параноики, он находил свидетельства злокачественной деятельности Похитителя в самых банальных эпизодах повседневной жизни. Если где-то погасла лампочка, если лифт завез его не на тот этаж, виноват Похититель Солнц. Не бывает случайных сбоев в работе техники, любая порча имущества – результат целенаправленных махинаций некоего существа, пребывающего за сценой, и это понимает только сам Нагорный. Вольева по наивности своей просто не замечает очевидных признаков!

Она надеялась – больше того, она молилась, хотя такое и было против ее убеждений, – чтобы фантом поскорее вернулся туда, где он возник, – в подсознание Нагорного. Но Похититель Солнц ни на минуту не оставлял беднягу в покое. И свидетельство тому – гроб посреди каюты.

– Уверен, что запомнила бы, – сказал Садзаки так, будто в его словах таился некий глубокий смысл, и снова всмотрелся в барельеф. – Думаю, первым делом надо сделать его компьютерную копию. Этот шрифт Брайля зрение воспринимает плохо. Как думаешь, что это? – Он провел ладонью по радиальным линиям. – Птичье крыло? Солнечные лучи, падающие сверху? – Почему ему на ум пришло птичье крыло? – И на каком это языке?

Вольева всматривалась, но картина действительно была чересчур сложна для зрительного восприятия. Да Илиа и не слишком усердствовала. Дело не в том, что ей не было интересно. Вовсе не в том! Но она хотела бы заняться Похитителем Солнц сама и чтобы Садзаки не путался под ногами. Уж очень многое тут говорит о тех невероятных глубинах, куда спустился разум Нагорного.

– Считаю, что он заслуживает самого внимательного изучения, – сказала Вольева осторожно. – Ты сказал «первым делом». А как собираешься поступить, когда мы сделаем компьютерную модель?

– Мне кажется, ответ очевиден.

– Уничтожим эту мерзость, – сделала вывод Илиа.

Садзаки усмехнулся:

– Или отдадим его Суджик. Лично я – за уничтожение. Знаешь ли, гробы на кораблях – плохая примета. Особенно самодельные.

Лестница, похоже, вела на самое небо.

Примерно ступенек через двести Ана потеряла им счет. Но когда у нее уже подламывались колени, лестница внезапно закончилась и открылся белый коридор, идущий сквозь длинную череду глубоких арок. У Хоури возникло ощущение, будто она стоит в портике, залитом лунным светом.

Она пошла вперед, прислушиваясь к громкому эху собственных шагов, и наконец оказалась перед двустворчатыми дверями, в которые коридор упирался. Они были покрыты черной резьбой по какой-то органике, обрамлявшей слабо окрашенные стекла. Сквозь них проникал голубоватый свет.

Видимо, Ана у цели.

Вполне возможно, что это ловушка, что войти внутрь равносильно самоубийству. Но и повернуть обратно нельзя – Манукян, несмотря на свой шарм, дал понять это достаточно недвусмысленно. Поэтому Хоури взялась за ручку и вошла. И сморщила нос от сильного аромата духов – в других пройденных ею частях дома ничем похожим не пахло. Из-за этого запаха у Хоури возникло такое чувство, будто она давно не мылась, хотя прошло лишь несколько часов с тех пор, как Нг ее разбудил и отправил убивать Тараши. Впрочем, потом было столько пота и страха, что их запахи теперь и за месяц не сойдут.

– Вижу, Манукяну удалось доставить вас сюда целой и невредимой, – произнес женский голос.

– За него тоже можете порадоваться.

– Я рада за вас обоих, милочка, – сказала Мадемуазель. – У вас одинаково внушительные репутации.

За спиной щелкнула дверь. Хоури уже попривыкла к обстановке, хотя это и было трудновато из-за необычного розового освещения. Комната как будто имела форму чаши с двумя окнами в виде глаз, проделанных в изогнутой стене.

– Милости прошу в мое обиталище, – сказала женщина. – Чувствуйте себя как дома.

Хоури подошла к закрытым окнам. Сбоку от них стояли две капсулы для криосна, сверкая хромированной оболочкой. Од на – была заперта и подключена, другая – открыта. Гусеницы готовы превратиться в бабочек.

– Где я?

Ставни распахнулись.

– Там же, где и были.

Вид на Город Бездны. Вот только с такой высоты Ана еще ни разу не смотрела на него. Она находилась сейчас даже выше Москитной Сетки – метрах в пятидесяти от ее грязной поверхности. Город покоился под этой Сеткой как фантастическое шипастое чудовище, сохраняемое в формалине. Хоури не понимала, где она очутилась. Может, в одном из высоченных зданий, которые привыкла считать необитаемыми? Мадемуазель сказала: