— А мать?
Мельком бросив на нее взгляд, Зик отвел глаза.
— Она не могла терпеть его бесконечные запои, — кратко ответил он.
Челси подавила желание дотронуться до него, она почти забыла о случившейся с ней самой неприятной истории, охваченная состраданием к Зику и желанием, чтобы он открылся ей.
— Она ушла от него?
— Нет. — Он сбросил скорость, чтобы повернуть за угол. — Но, когда отец стал пить, нервы у нее вконец сдали, то и дело начиналась истерика. — У него вырвалось какое-то нечленораздельное восклицание, в котором сквозили ироничные нотки, но смешком его нельзя было назвать при всем желании. — Я этого никогда не мог понять. Думал, она должна понимать, что рано или поздно он снова начнет пить. Так и получалось. Но каждый раз, когда запой кончался, он клялся и божился, что больше не возьмет в рот ни капли. А она ему верила… каждый раз.
— Вам с братом, наверное, было тяжело… на все это смотреть.
— А нам не нужно было смотреть. Просто мать закатывала очередную истерику, а потом уезжала. Обычно к сестре в Коннектикут, но нам с Билли не нашлось там места. Нас то и дело отдавали в какую-нибудь семью, бравшую детей на воспитание.
У нее вырвался еле слышный, но горестный вздох, и Зик снова пристально посмотрел на нее.
— Для нас все складывалось не так уж плохо. Во всяком случае, мы всегда были вместе.
— Но ведь…
Заметив, как у него дрогнули губы, она осеклась.
— Но душу твою они не трогали, если только ты сам им ее не отдавал, — тихо сказал он.
Это многое объясняло. Вот почему он относился к Билли скорее, как отец, а не как брат, вот почему так неохотно принимает помощь от посторонних.
— И ты свою душу никому не отдал.
— Ага.
— Душа одиночки… но она же у тебя есть?
Протянув руку, он дотронулся до ее волос, слегка проведя костяшками пальцев по темным прядям, обрамлявшим лицо. Потом медленно отвел руку.
— Мать отдала душу старику. Он утопил свою в бутылке. А теперь Билли того и гляди потеряет душу, потому что им движет какая-то… блажь…
Она мысленно докончила фразу за него. Начал играть в джазовом оркестре. Стал играть на деньги. Влюбился не в ту женщину, в какую следовало.
— Я уверена, у него все будет в порядке, Зик, — мягко сказала она. — Если ты просто поговоришь с… этим мужчиной и скажешь ему, что мы готовы заплатить, сколько бы Билли ни задолжал…
Когда Зик ответил, в его голосе сквозили жесткие, суровые нотки.
— Он уже это знает.
— Но как же…
Он промолчал. Включив поворотные огни, он свернул на улицу, где она жила, и остановил машину перед ее домом, не глядя на нее.
Она подождала, пока он выключит мотор и вытащит ключ зажигания.
— Потому, что я выкупила его саксофон? И также потому, что этот мужчина… узнал меня в баре? Вот отчего он уверен, что мы заплатим весь долг сполна.
Он впился глазами в ветровое стекло, пристально глядя на лежавшую впереди улицу, погруженную во мрак.
— Он просто должен назвать сумму. Когда до этого дело дойдет.
Грудь ее внезапно сжало, словно тисками, ощущение было такое, что у нее из легких выдавливают воздух.
— Если бы ты не оттолкнул его от меня, мы бы уже все знали, да? Он хотел, чтобы я что-то передала Билли.
Суровый взгляд золотисто-карих глаз остановился на ней, потом медленно, как бы ненароком скользнул вниз по отворотам куртки, наброшенной поверх блузки. Разорванная шелковая ткань неровно прикрывала ей грудь, пуговицы с блузки слетели, обнажая тело. У нее вырвался судорожный вздох, и застежка скользнула по голой коже. Она ощутила легкую дрожь, словно желая почувствовать прикосновение мужской руки, которая дала бы возможность забыться после только что случившейся с ней неприглядной истории и взамен получить что-то хорошее, чистое, светлое.
Что-то… или кого-то вроде Зика.
Усилием воли он оторвал от нее взгляд, нажал на дверную ручку и выбрался из джипа. Он с такой силой хлопнул дверцей, что Челси невольно поморщилась. Закусив губу, она смотрела, как он обошел машину спереди, потом рывком открыл дверцу с ее стороны. Она вышла наружу, и он захлопнул дверцу.
Вскинув подбородок, она стала подниматься в свою квартиру. Он так ни разу и не дотронулся до нее.
Да и не станет, с горечью подумала она. Он не позволял себе поддаваться желаниям, выходящим за рамки его собственного сурового кодекса поведения, в соответствии с которым он сам определял, что допустимо, а что нет. А он решил, что нет, и не может быть будущего у мужчины, у которого душа одиночки, и у женщины, которая пыталась, но не смогла задеть его за живое.
Она протянула руку, чтобы взять ключ из наружного ящика для цветов, но Зик сделал шаг вперед, нашел ключ и отпер дверь. Она вошла. Зик вошел следом и притворил дверь за собой.
Его рубашка опять была мокрой, прилегая к плечам и груди. И под гладкой, мокрой хлопчатобумажной материей безошибочно угадывались мышцы и сухожилия, выдававшие настоящего мужчину.
Он привлекал ее больше, чем любой другой мужчина, с которым она до сих пор встречалась. При одном взгляде на него у нее перехватывало дыхание, по коже пробегала дрожь, и сердце сжималось томительно и сладко.
Она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. В темной гостиной она не могла разглядеть выражение глаз, но губы его были упрямо сжаты, и она знала, что он сурово стиснет зубы, попробуй она только дотронуться до него.
В полном молчании она негнущимися пальцами расстегнула пуговицы куртки, сняла ее и протянула ему, но он внезапно круто повернулся и направился на кухню. Челси проводила его взглядом и, пожав плечами, бросила куртку на спинку дивана. Включив единственную лампу, она прошла через всю комнату по направлению к спальне.
Открыв дверь, она неплотно притворила ее за собой и секунду постояла перед открытым шкафом. Может, надеть другую блузку? А Зик пойдет снова искать Билли? Разрешит ли он ей отправиться вместе с ним? Секунду спустя она так разозлилась на саму себя за нерешительность, что схватила первую попавшуюся под руку тряпку, бросила ее на кровать и захлопнула дверцу шкафа.
Белая шелковая блузка оказалась безнадежно испорченной, но ее это не волновало. Она знала, что не сможет заставить себя надеть что-нибудь из того, к чему прикасался тот негодяй из бара. Скомкав блузку, она швырнула ее в корзину для мусора, потом, повинуясь тому же безотчетному порыву, расстегнула лифчик. Он полетел в том же направлении и приземлился на краешек корзины.
Блузка, которую она достала из шкафа и бросила на кровать, была очень похожа на предыдущую. Оставив ее лежать на месте, она снова повернулась к платяному шкафу.
Зик стоял на пороге двери в спальню, прислонившись к косяку полураспахнутой двери, и смотрел на нее.
У нее вырвался испуганный вздох, и она инстинктивно подняла руки, чтобы прикрыть грудь. Затем медленно опустила руки, расправила плечи и, вскинув подбородок, посмотрела прямо в его манящие карие глаза.
Взгляд Зика скользнул по груди и задержался, лаская ее на расстоянии. Набухнув, ее соски стали торчком, и потемнели от прилившей к ним крови, а все ее обнаженное тело словно обдало жаром.
Бросив взгляд на Зика, она увидела, что он возбужден не меньше ее самой. Сердце Челси учащенно забилось, и у нее вырвался судорожный вздох. Зик горящим взглядом впился ей в лицо, и она ощутила, как по телу прошла быстрая, сладостная волна желания.
Секунду, показавшуюся вечностью, они стояли, не шевелясь, охваченные смятением и взаимным вожделением, потом, издав глухой звук, Зик повернулся к ней спиной и, пошатываясь, вышел из гостиной.
Она вздрогнула, услышав, как настежь распахнулась входная дверь, и, стиснув зубы, приготовилась услышать звук с треском захлопнутой двери, но та неожиданно закрылась с тихим, спокойным щелчком, который был бы вообще неразличим, если бы она не напрягала слух.
От боли в горле грудь ее сжалась, она вся извелась от томления плоти, казалось, навеки лишившего ее душевного покоя, который не помогут обрести вновь ни доводы рассудка, ни жгучие слезы, навертывавшиеся на глаза, ни ее музыка.
