План этот, как ни был он сумасброден, казался нам вполне осуществимым. Но, в сущности, безумием было воображать, что, даже если бы он удался самым благополучным образом, мы сможем уберечься навсегда от его последствий. И все-таки мы пошли на риск с самой безрассудной беспечностью. Манон уехала с Марселем: так звали нашего слугу. Я с грустью расставался с ней. Я обнял ее, говоря: «Манон, вы не обманываете меня? Будете ли вы мне верны?» Она ласково пожурила меня за недоверие и повторила еще раз все свои клятвы.
Она рассчитывала прибыть в Париж к трем часам. Я уехал вслед за ней. Остаток дня я провел в кофейной Фере, что у моста Сен-Мишель. Там я просидел до темноты. Тогда я вышел на улицу, нанял извозчика и оставил его, как мы условились, на углу улицы Сент-Андре-дез-Ар; затем пешком дошел до театрального подъезда. Я был удивлен, нигде не видя Марселя, который должен был ждать меня. Я запасся терпением на целый час, смешавшись с толпой лакеев и высматривая всех прохожих. Наконец, когда пробило семь часов, а я так и не заметил ни единого признака, имевшего какое-либо отношение к нашему плану, я взял билет в партер, чтобы посмотреть, сидят ли в одной из лож Манон и Г... М... Ни того, ни другой не было. Я снова вышел наружу и прождал еще четверть часа, вне себя от нетерпения и тревоги. Никто не появлялся; я вернулся к своей карете, не зная, что предпринять. Завидев меня, извозчик пошел мне навстречу и с таинственным видом сообщил, что вот уже час меня ожидает в карете какая-то миловидная женщина; что она спросила обо мне, указав мои приметы, и, услышав от него, что я должен вернуться, сказала, что будет терпеливо меня дожидаться.
Я тотчас же решил, что это Манон. Но, подойдя к карете, я увидел хорошенькое личико, не похожее на нее; незнакомка первым делом спросила, имеет ли она честь говорить с кавалером де Грие? Я отвечал, что таково мое имя. «У меня есть для вас письмо, которое пояснит вам, зачем я здесь и откуда знаю ваше имя», — сказала она. Я попросил ее дать мне срок прочесть его в соседнем кабачке. Она захотела последовать туда за мною и посоветовала занять отдельную комнату. «От кого это письмо?» — спросил я, всходя вместе с ней по лестнице. Вместо ответа она дала мне его прочесть.
Я узнал руку Манон. Вот приблизительно, что она писала: Г... М... оказал ей такой галантный и великолепный прием, что превзошел все ее ожидания. Осыпал ее подарками, которым бы позавидовала королева. Тем не менее она уверяла, что не забыла меня в окружающем ее блеске; но, не добившись согласия Г... М... поехать с ней в тот же вечер в театр, она откладывает до другого дня удовольствие меня видеть; а чтобы утешить меня немного в том огорчении, какое, она предвидит, принесет мне эта новость, она постаралась предоставить мне одну из красивейших девиц Парижа, которая и передаст мне письмо. Подписано: «ваша верная возлюбленная Манон Леско».
Для меня в этом письме заключалось нечто столь жестокое и оскорбительное, что несколько минут я не мог прийти в себя от гнева и огорчения, но наконец решил сделать усилие над собой и забыть навек мою неблагодарную и вероломную любовницу. Я бросил взгляд на девицу, стоявшую передо мною. Она была чрезвычайно хороша собой, и я бы очень хотел, пленившись ее красотой, тоже стать вероломным и неверным; но я не находил в ней ни тех нежных и томных очей, ни той божественной стройности, ни тех красок, как бы наложенных кистью бога любви, словом, ни одной из тех неисчислимых прелестей, какими природа наделила коварную Манон. «Нет, нет, — сказал я ей, отводя взгляд, — неблагодарная, приславшая вас ко мне, слишком хорошо знает, что ваши попытки будут бесполезны. Возвратитесь к ней и передайте ей от меня: пусть она наслаждается своим преступлением, и пусть наслаждается им, если может, без укоров совести; я покидаю ее безвозвратно и отрекаюсь в то же время от всех женщин, ибо они хоть и не столь же пленительны, но, без сомнения, столь же подлы и вероломны».
В ту минуту я был готов броситься вон из комнаты и уйти совсем, отказавшись от всяких притязаний на Манон; мучительная ревность, раздиравшая мне сердце, сменилась печальным и угрюмым спокойствием, и мне тем ближе почуялось мое исцеление, что я не испытывал ни одного из тех бурных душевных движений, какие всегда волновали меня в подобных случаях. Увы, я столь же был одурачен любовью, сколь одурачен я был, как мне казалось, Г... М... и Манон.
Девица, принесшая мне письмо, видя, что я готов уже сбежать вниз по лестнице, спросила, не поручу ли я передать что-нибудь г-ну де Г... М... и его даме. Услышав сей вопрос, я возвратился в комнату, и под влиянием перемены, которая покажется неправдоподобной людям, не испытавшим в жизни бурных страстей, от мнимого спокойствия вдруг перешел к припадку дикой ярости. «Ступай, — сказал я ей, — и передай изменнику Г... М... и его лживой любовнице, в какое отчаяние повергло меня твое проклятое письмо; но предупреди, что недолго им придется веселиться и что я своею рукой заколю их обоих». Я бросился на стул; шляпа моя упала на одну сторону, трость — по другую. Горькие слезы потекли ручьями из глаз моих. Приступ бешенства, который только что охватывал меня, сменился глубокой скорбью; я горько плакал, испуская стоны и вздохи.
«Приблизься, дитя мое, приблизься ко мне, — вскричал я, обращаясь к девице, — ибо ты послана меня утешить. Скажи мне, ведомы ли тебе средства утешения от ярости и отчаяния, от жажды покончить с собой или убить двух предателей, кои не заслуживают прощения. Да, приблизься ко мне, — продолжал я, увидя, как она сделала несколько робких, неуверенных шагов по направлению ко мне, — приди осушить мои слезы; приди вернуть мир моему сердцу; приди и скажи, что ты меня любишь, пусть меня полюбит иное существо, кроме моей неверной. Ты красива; быть может, и я смогу полюбить тебя». Бедная девушка, на вид не старше шестнадцати-семнадцати лет, обладавшая, по-видимому, большею стыдливостью, нежели ей подобные, была крайне поражена столь странной сценой. Тем не менее она приблизилась, желая приласкать меня; но я сейчас же отстранил ее, оттолкнув обеими руками. «Чего ты хочешь от меня? — сказал я ей. — Ты женщина; твой пол я ненавижу, отныне он невыносим для меня. Нежность твоего взгляда грозит мне новым предательством. Уйди, оставь меня здесь одного». Она поклонилась, не смея произнести ни слова, и повернулась к выходу. Я закричал, требуя, чтобы она остановилась. «Скажи же мне, по крайней мере, — продолжал я, — как, почему и зачем тебя послали сюда? Как ты узнала мое имя и место, где можешь найти меня?»
Она рассказала, что давно знает г-на де Г... М...; что он прислал за нею в пять часов лакея, который привел ее в большой особняк, где она застал Г... М..., играющего в пикет с красивой дамой, и что они оба поручали ей передать мне это письмо, причем указали, что она найдет меня в карете в конце улицы Сент-Андре. Я спросил ее, не говорили ли они ей еще чего-нибудь. Покраснев, она пролепетала, что они внушили ей надежду на сближение со мной. «Тебя обманули, бедняжка, — сказал я ей, — тебя обманули. Ты — женщина, и тебе нужен покровитель; но тебе нужно, чтобы он был богат и счастлив, и не здесь ты найдешь такого. Вернись, вернись к г-ну де Г... М...; он обладает всем необходимым для любви красоток; он может дарить меблированные особняки и кареты. Что до меня, который ничего не может предложить, кроме любви и постоянства, то женщины презирают мою нищету и забавляются моей наивностью».
Я прибавил еще много слов, то печальных, то гневных, по мере того, как то одна, то другая страсть, обуревавшая меня, или ослабевала, или брала верх. Между тем мое исступление, истерзав меня, утихло настолько, что уступило место размышлению. Я стал сравнивать последнее несчастие с другими подобными, уже испытанными мною, и пришел к выводу, что не было больших оснований предаваться отчаянию, нежели прежде. Я достаточно знал Манон: зачем же так сокрушаться над несчастием, которое давно следовало Предвидеть? Не лучше ли употребить свои силы на то, чтобы отыскать средства исцеления? Было еще не поздно. Я должен был, во всяком случае, приложить к тому все старания и впоследствии не упрекать себя в том, что своей нерадивостью способствовал собственным страданиям. Затем я стал изыскивать средства, которые могли бы открыть мне путь к надежде.
