Приходится за солярой для дизель-генератора ездить в Сычёвку. Затариваю там две-три десятилитровые канистры. Заодно покупаю питьевую воду для Матильды и Нины – жидкость, что из речки Деркул, им не в кайф; только не догадываются блондинки, что в супчике, который они хлебают без всякого смущения, та самая, речная. Прихватываю попутно всякие чипсы-шмипсы – похрустеть на досуге. Все наши дамы большие любительницы кофейных пауз – и застенчивые молчуньи у нас начинают стрекотать, что твой пулемет. А профессор у нас скромный – ему ничего не надо, ни супа, ни чипсов, попил с утра чаю с сухарями и пошел землю бурить, как крот. C индоариями срубной культуры, киммерийцами, скифами, носителями салтово-маяцкой культуры и древней Русью ему общаться интереснее, чем с нами, дураками.

У меня уже такой обряд сформировался во время этих поездок, отъеду где-то на пару километров, остановлюсь, выйду из машину, лягу на землю и вроде как я наедине со степью… Поблизости никого, ни Липского, ни студентов, ни прочих вечно тараторящих археологов. Честно говоря, я вначале прибегал к такой релаксации, потому что соратники меня реально бесили; казалось, вот нажми во мне какую-то кнопочку и я просто перекрошу их всех скифским мечом, отобранным у скелета. Но сейчас-то просто контачу с природой.

Снизу подпирает меня почва, несмотря на то, что Филимонов обзывает её дисперсной системой; она пока что уютно-тёплая, до послеобеденной сковородки ей еще далеко. Терпеливо стелется ковыль, какой-то жучок деловито ищет вход в мое левое ухо, а мурашка хочет десантироваться с колоска да прямо в мой глаз. Если с утра пораньше выехал, то и жаворонка с его песенкой застанешь, порой застукаешь и парящего, словно подвешенного на веревочке сарыча, который своим глазом-лупой пытается вычислить незадачливую полёвку. Бывает такая тишина, что слышишь, как под тобой копошится незаметная, однако самая важная жизнь; червячки, жучки, грибки, корешки – всё, что создает кормящую землю.

А еще ниже умиротворенно лежат кости тех, кто бороздил эту степь, придумывая основы цивилизации. Там всё изначальное – плуг, который орало, пиво без консервантов, колесо и тележка, использование пушного зверя в качестве туалетной бумаги, секс без предохранения. Там индоарии, рассекающие на колесницах последней модели. Там русские витязи, выезжающие на одной лошадиной силе в чисто поле померяться своей силушкой с нечесаным варваром. Там государевы станичники, которые выслеживают на кочевом шляхе хищных ордынцев, стараясь расслышать стук копыт и храп коней. Это не какой-то гумус – а разумный слой, из которого растём мы. По-крайней мере, должны расти.

Иной раз спустя минут десять какое-то торможение времени наступает. Оно уже не протекает мимо, накручивая стрелки часов; ты плывешь в нём и замечаешь много того, что совсем не улавливал раньше. Например, по расположению полевых цветов, определяешь грунтовые воды или наличие большого процента органических останков в почве – там могут быть наши древние друзья, индоарии, скифы, русские витязи и так далее, которые так или иначе наши предки, ибо как говорит биохимик Леша Филимонов, несут в себе «Y-хромосомную гаплогруппу R1a1»…

Сегодня всё было как обычно, пока я не почувствовал чужих – не археологов, не предков, а именно чужих.

Это словно кто-то засунул нитку вам под простыню, а затем начал её вытягивать. Вы ощущаете что-то противное, ползучее, и беситесь, потому что не понимаете, что оно и где оно. Присутствие чужих чувствовалось минуты две. Хотя было совсем тепло и потихоньку начало припекать, я поежился, встал, но ничего особенного во всём окоёме не увидел, сел в машину и поехал. Впрочем, при выезде на проселочную заметил некоего гражданина – он был метрах в пятидесяти и похож, судя по плащу, на рыболова – почему не снял, жарко ведь уже? Приметил остроту его взгляда, хотя и лица-то не разглядел. Хотя, может, ничего и не приметил, а так пофантазировал; человеку хочется же чего-то страшненького, чтобы нервишки не застаивались.

На дальнейшем пути в Сычёвку всё было как обычно; только пара фур навстречу проехала; пустынно; и дорога совсем фиговая, в смысле по качеству. Обдумывал по пути, чем займу оставшийся день – я ведь волонтёр в экспедиции профессора Липского, мальчик преклонного возраста на побегушках. Делаю объемную модель раскопа и окружающей местности с помощью ГИС-системы, попутно видеосъемку, еще таскаю туда-сюда реечники, затачиваю шанцевый инструмент напильником, копаю штыковой лопатой, машу совковой, вот и дизель-генератор на мне, и снабжение блондинок. Нинка меня заставляла и прокладки ей покупать, при том мы даже не целовались в укромном местечке за лопухами. Иной раз по 8-9 часов в день тружусь как пчёлка, хотя обычно волонтеров только до обеда загружают. Первые недели частенько думал о том, что лучше б двинул к археологам в Феодосию. Там работы на пару часиков с утреца, потом море, шашлык, ветреные курортницы, не злоупотребляющие одеждой; однако на свою голову потянулся в те луганские края, где ещё у бабушки летом баклуши бил...

Закупился в ООО с многообещающим названием «Бульвар Сансет». Снаружи торговое заведение выглядит как покосившийся общественный сортир, но внутри такая краля-продавщица – живой зефир с оформлением из пергидролевых буклей, прямо чувствуешь его на ладонях; а бюст – бодрый четвертый размер без всякого коллагена и силикона! Однако эту потенциальную звезду эротического кино пасёт тот кривоносый тип с вечно грязными руками, что наливает мне соляру. Вертится вокруг да около – не даёт и тихим словом с ней перекинуться.

Я с горя в кафешку пошел – пропустить рюмашку с чебуреком и телик посмотреть. Не очень помогло, ехал обратно с мыслями о недоступном зефире под фартучком, с накаляющейся под солнцем крышей, с печалью о том, что через пару-тройку недель буду уже в дождливом Питере, где меня сразу окружит частокол нерешаемых вопросов моего жития-бытия – время волонтерства неотвратимо истекает, деньги тоже… Точнее, деньги истекают, а потому и время.

Здесь всего за месяц уже несколько незыблемых традиций нарисовалось. Например, когда я возвращаюсь из Сычёвки, то меня встречает, во-первых, Артурыч, вообще-то являющийся псом, во-вторых, дымок от сильно прокопченной газовой горелки, на которой Петрович изготавливает обед. Затем прибегает за своим заказом Нинка. От раскопа до стойбища метров сто, ей хватает пары минут. Я, честно говоря, так привык к такому ритуалу, что уже заранее знаю, как буду скучать по нему в Питере.

Вот злился я поначалу и очень капитально на членов моей группы, чего уж так без зазрения совести ездить на мне, если я бесплатная рабочая сила? И еще эти унизительные их реплики: «Ну да, вы же амиктус от индутус не отличаете». А почему перестал злиться? Потому, что мне и Артурыч порадуется, и Нинка, и Петрович по плечу похлопает, и замученный скифами Липский осклабится, и сама Матильда скажет: «Gute Arbeit, mein Freund». И каждый раз снова рад услужить и прислуживать. А может я стал лучше себя контролировать – всё-таки у меня травма башки была совсем недавно, нешуточная, кстати, и, если не научиться брать себя в руки и расслабляться, то легко превратиться в мистера Хайда…

Сегодня традиция встреч была нарушена.  Петровича не видно, хоть я ему пивка притащил; плитку он совсем не включал, картошка, правда, почищена, но консервы с тушенкой даже не открыты. И куда мог запропаститься Артурыч?

Наверное, профессор там что-то такое накопал, привлек внимание публики; люди со стоянки почесали туда и пёс увязался за ним – он любит компанию. Чёрт, опять без меня. Как только что-нибудь историческое, меня нет. Нашествие гуннов – нет, изобретение самогона – нет, выволакивание какого-нибудь скифа на свет – тоже отсутствую.

Когда я еще подходил к раскопу, уже улавливал, что-то пошло не так. И сердце не то, чтобы застучало, а каким-то гулким стало, я начал отчетливо слышать его биение.