Высшая Краснознамённая школа КГБ СССР некогда считалась закрытым объектом, не значилась в адресных справочниках и не имела на своём фасаде какой-либо идентифицирующей таблички. Мало того, на картах Москвы по закреплённому за комплексом зданий адресу ул. Пельше, д. 4 значился универмаг «Люкс», расположенный в Олимпийской деревне.

В настоящее время этот ВУЗ не является terraincognito.

После распада СССР Школа была переименована в Академию ФСБ и имеет официальный сайт. Кроме того, информация об Академии содержится на интернет-ресурсах выпускников, ветеранов КГБ-ФСБ и других открытых источниках.

Всё, что здесь написано – правда. А правда, как известно, не является истиной.

Узник жаждет свободы. Избитая банальность. В данном случае до иссиня-черного колера.

– Фашисты!!! – прошипело сквозь решётку свинцовое слово. Это финальное существительное было единственной печатной частью речи из всей кипящей инвективы.

Сергей стоял, прислонившись к сырой стене камеры, и в бессильной ярости смотрел в забранное железом узкое, расположенное вровень с плацем, крохотное окошко. Снаружи в него, подогнав грузовик, ссыпали торфяные брикеты. Падая с двухметровой высоты на бетонный пол каземата, чёрно-бурые бруски поднимали облако, искрившееся в солнечных лучах немецкого солнца колючими блёстками.

Клубившаяся взвесь лезла в глаза и нос, покрывала тонким слоем кожу, лакировала волосы и отделывала бархатным пушком несвежее солдатское хаки. Лишь сапоги были безразличны к творившимся метаморфозам, принимая на себя матовый налёт полезного ископаемого.

Если предположить, что камера будет завалена до потолка, то ископаемым непременно станет и её узник. Только ископаемым бесполезным. Какой толк от мёртвого солдата вне поля брани? Нулевой. Плюс возня впридачу. А это уже минус.

Прикрыв лицо и сощурив глаза, Сергей дышал сквозь хэбэшку, проклиная про себя своих мучителей, которые от скуки потешали себя свежей забавой – засыпали торф в тюремные камеры. Брикета было много. Его привозили со станции и доставляли в котельную. Но сегодня его сгрузили во внутреннем дворе и стали сваливать в окна подвальных помещений, новосёлом одной из которых довелось стать Сергею.

До него здесь мучилась уйма несчастных персон. И самая известная из них – Роза Люксембург. Но этот занимательный факт, о котором Сергея просветили ещё в день прибытия, его совершенно не тешил. Преемственности с пламенной революционеркой он не ощущал, а исторические параллели и вовсе проводить не хотел. Её же зверски убили!

Мрачная чёрно-коричневая кисея, затянувшая камеру, навевала мысли в стиле а-ля-декаданс. Брикетная куча, напоминавшая выступ египетской пирамиды, таила в себе угрозу дальнейших мытарств. Казалось, что в её утробе скрывался вход в загробный мир, куда Сергея совершенно не тянуло. Зато в воображении парили образы полуистлевших мумий из погребальных камер долины царей.

Когда торфяное облако осело, дверь застенка открылась. Замаячил фантом охранника с обликом архонта, уготовившего для Сократа цикуту. Не перешагивая порог, он осмотрел горку брикета, затем Сергея и скаламбурил.

– Обурел?

Сергей блестел глазными белками поднявшегося из забоя шахтёра и угрюмо молчал.

– Давай, штабилируй вдоль стены, – последовал приказ. – Тютелька в тютельку. Время пошло!

Узник тут же приступил к работе. Моментально. Замедленная реакция была чревата тяжкими последствиями.

Сергей возводил штабеля, охранник их рушил. Сергей строил торфяную коробку у противоположной стены, охранник разбивал её ударом ноги и заставлял перенести на прежнее место. Принудительно-сизифов труд цвёл пышным цветом и никак не облагораживал. Ни сидельца, ни надсмотрщика. Провалившись в чёрную дыру безвременья, Сергей делал чёрную работу в чёрной пыли, по-чёрному завидуя тем, кто был на свободе.

А ведь всё могло бы быть иначе. И оставался бы он там, на свободе, а не здесь в фантасмагорическом кошмаре на реконструкции шумерского зиккурата. И ходил бы сейчас гоголем с перспективой выйти из гоголевской шинели. Ан нет! Накося-выкуси! Судьба оставила его с носом. И приснопамятный майор Ковалёв был тут вовсе ни при чём. В этом событии ключевой фигурой был иной офицер – старший лейтенант Мотыгин.

Старший лейтенант Мотыгин был амбициозен, тщеславен и слегка, как принято говорить (кстати, а порой и оправдывать), дураковат. По молодости. Последнее качество, надо признать, отмечали в нём немногие. Сам же Мотыгин подобного за собой, естественно, не замечал, хотя считал себя наблюдательным и самокритичным. Известное дело: объективность и субъективность никогда не совпадают.

Ладный статный брюнет, на котором отлично сидела форма, был превосходной натурой для баталистов, чьи кисти могли бы сотворить колоритный персонаж для эпизода кавалергардской атаки или лихого гусарского рейда. Целеустремлённый взгляд, гордая осанка и тонкая полоска щегольских усиков – ну чем не полная комплектация для бравого вояки.

И хотя времена Дениса Давыдова давно канули в лету, необходимость в ратных людях не исчезла. Ушли в прошлое устаревшие обмундирование и вооружение, а суть так и осталась неизменной. Война и мир – взаимочередующиеся ипостаси, и посему потребность в воинах имеет свойство бесконечности.

Получив новое назначение, собрав жену и чемодан, Мотыгин отправился продолжать защищать Родину и делать карьеру военачальника. В отдельной части связистов ему дали взвод, а спустя какое-то время, когда формирование расширилось, доверили командовать ротой и повысили в звании.

Мотыгин был несказанно доволен. Его распирало как мыльный пузырь, а слух ласкали крики дневального, горланившего: «Смирно!», когда он переступал порог казармы. Какие же это были секунды блаженства! Чтобы продлить жизнь этим мгновениям, Мотыгин только и делал, что входил и выходил из казармы, наслаждаясь криками дежурного солдата.

В ход шли сомнительные, надуманные предлоги. Под их прикрытием Мотыгин вальяжно выплывал на крыльцо покурить, смахнуть пыль с голенищ на приказарменной подставке для чистки сапог или просто окинуть орлиным взором близлежащие окрестности.

Солдаты втихую подтрунивали над командиром, а тот, ослеплённый собственным сиянием, продолжал тешить своё величественное «я». Купание в лучах недолговечной славы длилось около месяца, и уж потом только процедура утратила первоначальную свежеть и сладость, слегка почерствев и покрывшись лёгким налётом бесконечных будней.

Появившись в расположении части как обычно, в 8.45 утра, Мотыгин внёс себя на кафельный пол коридора и на мгновение замер, внимая команде дневального. Выросший из-под земли сержант с кумачовой повязкой вскинул правую ладонь к заломленной на затылок пилотке, грохнул коваными подошвами и отчеканил, придерживая левой рукой висевший на ремне штык-нож:

– Товарищ старший лейтенант! За время вашего отсутствия никаких происшествий не произошло! Рота находится в столовой на завтраке! Дежурный по роте сержант Острогор!

– Вольно! – козырнул Мотыгин.

– Вольно! – продублировал сержант и отошёл в сторону, пропуская командира и приготовившись следовать за ним. Он знал наперёд все действия своего начальника.

И ротный, по своему обыкновению не заходя в канцелярию и бытовку, сразу пошел в другой конец казармы, где были туалет, умывальник, сушилка и ленинская комната. Вот где был традиционный рассадник разложения дисциплины! Вот, где, образно выражаясь, старослужащие плевали на уставы. А именно – курили в запретном месте и смотрели по телевизору программы из вражеского стана. В особенности западногерманский канал ZDF, где порой такое транслировали, что захватывало дух, и заставляло шевелиться волосы. И не только.